Фредерик использовал все свои связи с утверждавшимся в своих правах Ганноверским домом, чтобы пристроить наследника. Августус стал близким другом Георга, старшего сына княжеской четы Эрнста-Августа Ганноверского и Софьи Чешской.
Глава клана Муиров, казалось, все предусмотрел, кроме одного: у Августуса не было ни малейшей склонности к политике.
В семнадцать лет Августус не захотел вступать в армию, спровоцировал скандал, отказавшись жениться, что навсегда связало бы его с двором, и заявил, что придворной жизни предпочитает торговлю.
Ничто не ужасало его так, как пренебрежение Фредерика к фамильным соляным копям.
Страсть юного Муира к меркантильным делам возмущала его отца. Отец и сын произнесли слова, которые сделали примирение невозможным, и Августус уехал из Оснабрюка во Францию.
В Версале Муир подружился с молодым англичанином, католиком в изгнании, Бартеломью Глэсби. Одного возраста с Муиром, Глэсби был сильным духом, очень умным, однако весьма непоследовательным человеком. Он рассказывал Муиру об Англии и ее двенадцати американских колониях, которые, как он знал, остро нуждались в соли.
Глэсби научил Муира азам английского языка, и через три месяца Муир поселился в Лондоне с намерением удовлетворить все потребности Америки в соли.
Муир открыл свою контору на улице Треднидл и отправил соответствующие распоряжения управляющему польскими соляными копями. Мимоходом он женился на Трейси Монро, дочери крупнейшего в Лондоне судовладельца.
В настоящее время его детская дружба с сыном Софьи Чешской, новой претендентки на корону Англии, выводила Муира на политическую орбиту, что так льстило самолюбию старого Фредерика.
Фредерик, не общавшийся с сыном с момента их разрыва в Оснабрюке, несмотря на огромные достижения Августуса в области торговли, после объявления Акта о престолонаследии прислал ему записку, в которой говорилось: «Я прощаю тебя».
На эту записку Августус ответил: «Я Вас ни о чем не просил».
Августус поднял брови. Из окна своих апартаментов он увидел, как въехавший в ворота экипаж пробивает себе Дорогу среди гостей.
Муир нахмурился и повернулся к Трейси.
— Ну! — воскликнула Трейси. — Спустимся ли мы, наконец, к гостям?
Муир знаком велел жене замолчать.
Трейси кипела от негодования.
Муир ждал.
Через минуту в дверь постучали. В комнату вошел Бат Глэсби.
— Только что доставили, — сказал он, протягивая конверт.
Августус сломал печать, быстро пробежал глазами послание, улыбнулся и сунул документ под свой красный камзол.
— Прекрасно. Мы можем идти, — сказал он.
Едва Муиры появились на верхней ступеньке большой лестницы дворца, ведущей на господский этаж, как раздались бурные рукоплескания. Гости приветствовали их так неистово, словно Муиры должны были стать преемниками Стюартов на троне Англии.
Трейси Муир, высокая, породистая, изящная, несмотря на то что родила восьмерых детей, а в начале зимы ожидала девятого, скрывала свою беременность под просторным красным платьем, расшитым серебряными львами.
Внизу лестницы родителей ждали дети.
Вальтер, которому исполнилось семнадцать лет, носил голубую плечевую перевязь, символ Фактории Муира. Темноволосый, с черными глазами, высокий, стройный, он походил на мать. Рядом с ним стоял Клеменс. На год моложе старшего брата, он был копией отца. Тут же находились три мальчика и две девочки от четырех до четырнадцати лет.
Войдя в банкетный зал, Августус улыбнулся, увидев длинный стол, уставленный блюдами с кнелями из печенки и лука, заячьим рагу с кровью, жареной свининой, политой уксусом, и супом из угрей — яствами его родины. Оркестр из восьми музыкантов, выписанных из Любека, исполнял известные произведения Букстехуде и Брунса. Недалеко от противоположного конца огромного стола был устроен театр.
Взгляд Муира упал на тестя, старого лорда Джозефа Монро, по обе стороны от которого стояли сыновья. За десять лет, прошедших с того момента, как Августус демонстративно взял власть в свои руки, он впервые разрешил им прийти в свой дворец.
Во время пира рейнское пиво разгорячило головы. Речи, поздравления, тосты, произносимые за здоровье Ганноверской династии и Муиров, уступили место сальным шуткам, высмеивавшим побежденных католиков.
После того как подали десерт, театральный занавес поднялся и присутствующие смогли насладиться пьесой в стихах, которую читала самая востребованная актриса того времени. В пьесе восхвалялись великие даты Ганноверского дома, начиная с 1212 года. Заканчивалась она строфой, посвященной бракосочетанию Августуса Муира и Трейси Монро в Лондоне.
Наконец, чтобы подчеркнуть новаторский дух Германии, на сцену вышел некий Ганс Фраунлоб из Виттенберга. Он продемонстрировал стеклянный шар, вращаемый огромным колесом.
Фраунлоб был одним из тех ученых, которые изучали свойства электричества и ездили по всей Европе, знакомя публику со своими открытиями.
Фраунлоб пригласил десятка два дам подняться на сцену. Он построил их в ряд, лицом к зрителям, и попросил их взяться за руки. Приведя колесо в движение и придав шару огромную скорость, он попросил ближайшую к нему даму дотронуться до шара. И тут же, одновременно, все дамы почувствовали разряд и слегка подпрыгнули на месте.
— Через их тела, от первой до последней дамы, прошло электричество, в один и тот же момент и равной силы! — воскликнул Фраунлоб.
Стоявшие на сцене дамы, хотя и молчали, не могли скрыть своего беспокойства. Стремясь их немного развеселить, Фраунлоб нараспев прочитал небольшой комплимент:
Я точно знаю, где находится Это почти магическое достоинство, По-ученому называемое электричеством; Младая красота — она в ваших глазах. Четверостишие было принято восторженно.
Сэр Джон Тревор, начальник Судебных архивов, встал и спросил, для каких целей служит это изобретение. Фраунлоб ответил, что с его помощью ему удалось убить котенка и курицу.
Затем на сцену вышли восемнадцать сирот из приюта Брэдингтона в возрасте от пяти до двенадцати лет. Одетые в красно-серые платья, они приехали на Родерик-Парк, чтобы исполнить хорал и светские песни Ганновера.
Звонкие голоса девочек, певших в унисон, растрогали гостей. Их манера исполнения была легкой, гармоничной, несмотря на звучавшие слишком грубо отдельные немецкие слова.
В зале пьяные и впервые в жизни молчаливые истинные ганноверцы плакали, вспоминая о далекой родине.
Даже Августус был растроган.
В этот вечер ничто не взяло так за душу, как пение маленьких девочек.
Трейси Муир была довольна приемом.
Хору долго рукоплескали.
Августус поднялся на сцену, чтобы поприветствовать сирот.
Увидев его, все присутствующие смолкли. Августус немедленно пожалел о своем порыве. Его речь еще изобиловала германизмами, и ему было неприятно говорить на публике.
Не находя других слов, кроме банальных, Августус огляделся, а затем в полной тишине сказал:
— Сегодня великий день для Англии и короны, и поэтому необходимо, чтобы мы все были счастливы.
Августус взмахнул рукой, а потом положил ее на голову маленькой девочки, стоявшей рядом с ним.
— Я считаю вполне естественным удочерить эту юную сироту, чтобы избавить ее от медленной пытки жизнью, полной бед!
Девочка подпрыгнула от неожиданности. Это была белокурая малышка со светлыми глазами, одна из самых юных участниц хора. С испуганным видом она вертела головой, переводя взгляд с Муира на зал, а с зала на директора сиротского приюта.
Присутствующие сочли жест Муира столь прекрасным, столь благородным, что тут же последовали его примеру. Восемнадцать пансионерок Брэдингтона сразу же попали в самые богатые и уважаемые семьи Лондона.
— Это чудо! — воскликнул один из гостей.
