– Вот это да! – слышатся голоса парней, сгрудившихся у входа в лачугу. – Другую такую образину поискать! Ни дать ни взять – сноп на ножках! – И парни лопаются от смеха.
В лачуге – две комнаты и два дымохода. В одной из комнат свадьба. В другой приготовлена постель для молодых. Подушки набиты шерстью. Поверх расхожей циновки шерстяной половик. Гвалт стоит невообразимый. Свадьба только-только началась. А что будет завтра, после того как молодые сходят в примарию, оставят в книге записей отпечатки пальцев и священник обвенчает их в церкви! Вдоль стен расставлены длинные столы и скамьи, их сколотили из досок кровати, разобранной для такого дня. На плите что-то бурлит в пузатых глиняных горшках, пахнет голубцами со свининой и бараньим салом. Гости пьют горячую цуйку. Пьют из черных глиняных чашек и закусывают голубцами, которые берут из мисок прямо руками. Поджаренный хлеб сверху полит яйцом. Поет волынка. Ей подпевает кларнет. Цыган с изрытым оспой лицом теребит струны кобзы. Парни у входа, явившиеся по обычаю без приглашения, уплетают стоя мясо из деревянных мисок и горбушки хлеба. Выносят им и чашки с цуйкой. Иногда кто-нибудь из этих незваных гостей подходит к порогу и по-разбойничьи пронзительно свистит. Ночь черным-черна, хоть глаз выколи. На двор из лачуги выбираются девушки – то по одной, то сразу двое. Исчезают за сеновалом или за копной кукурузы. Возвращаются с измятыми юбками, с раскрасневшимися лицами – вроде как от мороза.
Тяжело сопя и пыхая огнем, проносится ночной поезд с зажженными фонарями и теряется в провале долины. Искры, словно рой красных и голубых шмелей, опускаются на село. Падают и гаснут в огромных сугробах, на которых все растет и растет слой мягкого, пушистого снега.
Вот и полночь. Жених берет свою избранницу за руку и подводит к ожидающему их ложу.
– Пошли, Мэричика…
– Что ж, если тебе хочется… – Она дрожит, как ива под ветром.
Просунувшись меж юбками женщин, я вижу глаза невесты. Выцветшие и блеклые, они напоминают глаза годовалого теленка, который знает, что его ведут на убой. Рябой цыган еще яростнее теребит струны кобзы и цедит сквозь желтые зубы стыдобную песенку:
Когда я была еще дочкой у мамы…
Свекровь с бабками, женщинами и девушками сторожат дверь. Крестная приносит шелковую рубаху, такую тонкую, что все видно насквозь, и нежную – языком прорвать можно. Подает ее невесте:
– Возьми, Мэричика, и… и смотри, чтобы нам краснеть не пришлось.
Молодые ушли в спальню. Дверь затворилась. Слышно, как задвинулся деревянный засов. Кто-то хватает меня за ухо, это жена Бобока, Настасья-толстуха.
– Ты чего под ногами путаешься, чертенок?
– Ничего я не путаюсь…
Тетя Митра берет новый горшок, нагребает в него горячей золы и пепла из печи. Передает горшок парням у входа.
– Ну-ка, пусть бабахнет, как из ружья, даже громче… Как из пушки.
Вздувается и выдыхается волынка, издавая стоны. Пискляво вторит ей кларнет. Безумствует кобза в руках рябого хозяина, который ее и терзает, и щиплет.
– И-их, и-их! Пой, моя струна…
И стонут, надрываются струны.
Ба-бах, шпок… шпок!..
Это под окном взорвался горшок с золой. Кто-то палит в белый свет из старых турецких пистолетов – у них длинный ствол, а рукоятки сделаны из кости. Горы подхватывают хлопки выстрелов и возвращают их отзвуки обратно. Эхо постепенно замирает…
– Вдруг из спальни вылетает разъяренный жених. С треском хлопает дверью. Может, в доме пожар? Или началось землетрясение?.. Нет. Причина совсем другая.
– Рубашку давай, где рубашка? – кричит свекровь.
– Покажи рубашку! – умоляет крестная.
– Какую еще рубашку? Не будет вам никаких рубашек. Она давно уже не девка. Самая настоящая баба. Хороша невеста мне попалась!..
Женщины гурьбой бросаются к невесте.
Мэричика, скорчившись, лежит на постели. Держится за бока. И воет:
– Все кости мне переломал, проклятый…
Под глазами у нее фиолетовые круги.
Оказывается, запершись со своей суженой в комнате, Стэникэ бил ее и пинал ногами.
Назревает скандал.
– Музыканты, кончай игру! – вопит жених. – Пущай все будет по закону. Отвезем девку к отцу. На бороне. И сбросим перед домом. Не то мне всю пшеницу градом побьет и волы от селезенки передохнут…
– С кем, с кем ты путалась? – допытывается свекровь. – Кто этот кобель?
Мэричика молчит. Какой ей интерес признаваться?..
Все высыпают во двор с зажженными фонарями. Выводят волов, запрягают в борону, что висела у амбара. Борона – это охапка терновника, зажатого меж двумя жердями.
Мэричика набрасывает на плечи овчинный тулупчик. Закутывает голову платком. Закрывает лицо. Сейчас ее отвезут к отцу с матерью на бороне в сопровождении всех гостей и музыкантов. Она знала, что так будет. Все село встрепенется от сна, пойдут расспросы: что да как. Теперь уж поздно, дела не поправить, будь что будет.
Мэричику выволакивают из хаты и усаживают на борону. Процессия трогается. Музыканты продолжают свое дело. Теперь уже насмешничая. Волынка ревет как бык. Хрипит кобза. Кларнет заходится в икоте. На мундштуке его замерзла слюна.
Распахиваются двери. Скрипят ворота. Словно взбесившись, лают собаки.
Снег все валит и валит, лежалые сугробы покрывает новый, свежий слой снежинок, слетевших с бесконечно далекого, невидимого неба. Шествие движется по льду через речку.
Глухо и темно в доме Мэричики. Заслышав шум толпы, зажигают огни. К воротам выходит маленького роста человек – отец невесты. Появляются братья Мэричики. И мать идет, кутаясь в шаль.
– Что это, а? Уж не татары ли напали?
– Дочь твою привезли, тестюшка, она вовсе не девица.
Коротышка-тесть, на секунду оторопев, быстро смекает, в чем дело. Хватает жену за волосы и принимается мести ею двор. Хорошо еще, что снег мягкий.
– Знала небось! Знала!..
Отволтузил он ее изрядно. Тут вмешиваются гости.
– Да оставь ты ее, Вэтуй, еще забьешь до смерти!..
– И убью! Своя жена, не чужая. Вам-то что за дело…
Все же отстал… Мэричика, обмерев от страха, сидит на бороне. Бешено колотится в груди сердце.
Жених, шафер, гости идут в дом. Мать и свекровь – обе садятся на борону рядом с невестой и шепчутся. Не убьют же ее – подумаешь, эко дело! С кем не случалось…
– Давай еще два погона земли, шесть овец и вола, – настаивает жених, со зла хвативший лишку.
– Ничего больше от меня не получишь, оборванец. Душу захотел из меня вытрясти? Ни черта не дождешься. Хочешь – бери. А не хочешь…
Разожгли солому, подогрели в кружке цуйку. Чокаются и бранятся. Того и гляди пустят в ход кулаки.
– Ну, прибавь чего еще, – нудит Стэникэ.
– Ладно уж, прибавлю. Чтобы на селе скупердяем не ославили, на тебе еще погон земли и три овцы. А больше – ничего тебе не будет, разбойник!
– Это я-то разбойник!
– Разбойник – разбойник и есть. Как же не разбойник, коли ясно, что разбойник? А не согласен, так я для своей дочери и получше кого найду!
– Так сколько же прибавишь?
– Погон земли и трех овец…
– Ладно. Будь по-твоему. Очень уж мне твоя дочь по сердцу пришлась, чтоб из-за таких мелочей от нее отказываться. Только смотри, чтоб овцы с приплодом были!
– С приплодом, с приплодом…
Гости собираются в обратный путь. Мэричика плачет, сидя на своей бороне. Но в ее сторону никто и не смотрит. Музыканты снова наяривают вовсю. Село бурлит. Уже занимается день. Все вокруг затянуто серой пеленой. Рыхлое небо огромным брюхом нависло над улицами.
– Черт бы побрал эту бедность! До какой подлости доходят люди!
– Не все, дорогой. Но бывает…
У Мэричики бока уже не болят…
Зато ноют бока у других. Когда земля покрывается зеленым ковром, парни с девушками уходят после хоры на холмы. По прежде договариваются.
– Пойдешь со мной на холмы, Илинка?
– Не-е-е, не пойду.
– А что так?
– Да неохота. С Георгицэ пойду. Георгицэ звал.
– А тогда я ночью тебе ворота дегтем вымажу.
– Только попробуй, отведаешь отцовской палки.
– Петруца, пойдешь со мной на холмы?
– Пойду, только если приставать не будешь…
После танца «киндие» хора рассыпается. Первыми уходят парни. Один, что впереди, играет на кларнете. Пырву Гэбуня, мой двоюродный брат, наяривает на гармонике. Его отец часто похваляется в корчме:
– Смышленый у меня парнишка… Пальцы так сами и поют у паршивца… Пальцы поют.
– Брось, Тудос, чего расхвастался. И у других ребята играют.
– Играть-то, может, и играют, ничего не скажу, но далеко им до моего Пырву… Послушаешь – душа плачет!
Стайка за стайкой поднимаются по тропке и девушки. Мы увязываемся следом. Одна останавливается. Оборачивается к нам:
– А вас кто звал?
– А что, нельзя?
Она пробует прогнать нас, швыряя комками земли. Куда ей! Разве в нас попадешь? Мы ловко увертываемся. Комья пролетают мимо, падают и разбиваются. Она оставляет нас в покое. В кустах акаций парни разбирают своих девушек. Расходятся в разные стороны. Ложатся в траву, обнимают их, целуют. Начинают разговор о женитьбе. Мы подглядываем. Иногда кто-нибудь из парней с руганью гонит нас прочь. Мы вступаем в перебранку, в долгу не остаемся.
