Ее отношение к Бруно менялось так же, как и мое. Я с нетерпением ждала наших тайных встреч. Мне нравилось смотреть на его лицо, а когда он говорил, я всегда пыталась перевести разговор на вещи, о которых я знала больше, чем Кейт. Это делало меня ближе к нему. Ему нравилось разговаривать со мной, но смотреть он любил на Кейт; фактически он редко глядел на меня, когда она была с нами. Она задирала его, помыкала им, что выводило его из себя, но в то же время повышало интерес к ней. Пару раз она грозилась рассказать всем, что он водил нас в Аббатство и показал Мадонну.
— Но ведь это ты хотела туда пойти, — сказала я, так как всегда старалась быть на стороне Бруно против нее.
— Ах, — ответила она, — но ведь он же взял нас туда. — Она с ликующим видом показала на него пальцем. — Его грех больше.
Потом она стала дразнить его, что он Святое Дитя, причем так невыносимо, что он побежал за ней, а она, смеясь, убегала. Когда он поймал ее и они покатились по траве, Бруно притворился, будто хочет сделать ей больно. Кейт поддразнивала его, словно хотела, чтобы он на самом деле причинил ей боль, тогда у нее был бы еще один повод дразнить его. Я всегда старалась держаться подальше от этих проказ. Я могла только смотреть на них, но всегда чувствовала, как их обоих охватывало волнение, когда они играли в такие грубые игры.
В то лето я быстро взрослела, вышла из детского возраста. Я знала, что Кейт имела особые привилегии у Кезаи, потому что Кезая по ночам впускала Томаса Скиллена к себе в комнату, и не только его. Кезая и Кейт были похожи в одном — их очень интересовали мужчины. В их присутствии Кезая менялась почти так же, как Кейт; но в то время как Кезая была мягка и податлива, Кейт была заносчива и требовательна Но я заметила, что на них обеих мужчины сразу же обращали внимание.
Кейт немного пооткровенничала со мной:
— Пора тебе взрослеть, маленькая Дамаск. Однажды поздно вечером она пришла ко мне в комнату и сказала:
— Вставай. Я что-то хочу показать тебе. Она заставила меня пойти за ней по винтовой лестнице к комнатам слуг. Прислушавшись у двери Кезаи, я услышала голоса. Кейт посмотрела в замочную скважину и заставила меня сделать то же самое. Я увидела Кезаю в постели с одним из конюхов. Кейт вынула ключ и заперла дверь, потом на цыпочках мы спустились вниз и по нашей лестнице поднялись в ее комнату. Кейт едва сдерживала смех.
— Подожди, когда он захочет выйти и обнаружит, что дверь заперта! воскликнула она.
Я сказала:
— Лучше открыть дверь.
— Зачем? — резко спросила она. — Тогда они не будут знать, что я их видела.
Она считала это очень удачной шуткой, но я беспокоилась о Кезае, потому что любила ее и чувствовала, что эти приключения с мужчинами были необходимы ей, без них Кезая не была бы Кезаей.
В ту ночь ее приятелем оказался Уолт Фриман; он сломал ногу, когда выбирался через окно на рассвете. Что до Кезаи, она не могла выбраться через окно, а как же ей было выйти, если дверь была заперта?
Уолт рассказал историю о том, будто он слышал голоса грабителей и, выйдя в темноте на улицу, споткнулся о корень. Кейт взяла меня с собой, когда пошла отпирать дверь смущенной Кезаи.
— Так значит, это была ты, озорница! — воскликнула Кезая.
— Мы подкрались и видели тебя и Уолта в постели, — сообщила ей Кейт.
Кезая посмотрела на меня, и краска медленно залила ее лицо. Мне было жаль Кезаю, потому что Кейт разоблачила ее передо мной.
— Ты действительно распутница, Кезая, — сказала Кейт, содрогаясь от смеха.
— Есть много способов быть таковой, — произнесла Кезая многозначительно, что заставило Кейт смеяться еще больше.
Когда мы остались одни, Кезая попыталась объяснить:
— Понимаешь, Дамми, во мне есть какой-то избыток любви, который я должна отдать, — сказала она мне. — Все было бы по-другому, если бы у меня был муж. Вот чего бы я хотела иметь, так это мужа и много малышек, вроде тебя. Но не таких, как госпожа Кейт.
— Ты любишь многих мужчин? — спросила я ее.
— Видишь ли, моя прелесть, вся неприятность в том, что я люблю их всех и не принадлежу к тем, кому нравится говорить «нет»… в этом все дело. Пусть что будет нашей маленькой тайной, а? И ты никому не скажешь?
— Кези, — сказала я, — я думаю, все уже знают об этом.
* * *
Было чудесное майское утро, когда мы услышали об аресте королевы. Мы были потрясены, хотя и ожидали, что нечто подобное должно случиться. Ходило так много слухов о разочаровании короля в королеве, делались намеки, будто она ведьма и заманила его под венец. Он устал от ее колдовства и хочет иметь хорошую спокойную жену, которая подарит ему сыновей. И король уже приглядел себе Джейн Сеймур, которую стали подготавливать к роли королевы. Эти и много других слухов доходило до нас, и только в мае мы узнали, что они правдивы.
Король и королева вместе поехали на рыцарский турнир; потом внезапно он уехал, а королеву арестовали и отправили в Тауэр; были арестованы и те, кого считали ее возлюбленными, причем в их число был включен и ее музыкант, бедный мальчик по имени Марк Смитон. Невозможно было поверить, чтобы надменная королева одарила его своим вниманием, но самым скандальным было обвинение, что ее брат является ее любовником.
Мой отец никогда не верил, что Анна Болейн была законной королевой, но теперь он жалел ее, и я думаю, многие ей сочувствовали.
Кейт до такой степени отождествляла себя с ослепительной королевой, что все происходящее казалось ей почти личной трагедией. Всего три года тому назад королева с таким триумфом проехала по городу, а сейчас находилась в зловещей подземной тюрьме Тауэра. Это подействовало на всех нас отрезвляюще.
Что до Кезаи, то она была полна сочувствия.
— Господи, помилуй! — скорбела она. — Бедняжка! Что с ней будет? Эта гордая голова, по всей вероятности, скатится с плеч, и все это потому, что она увлеклась мужчиной!
— Значит, ты веришь, что она виновна, Кезая? — спросила я.
— Виновна?! — воскликнула Кезая, глаза ее сверкали. — Разве это вина принести немного утешения тем, кто в нем нуждается?
Она была откровенна со мной с той ночи, когда Кейт заперла ее в спальне с любовником. Я уже не была ребенком. Я должна была узнать жизнь, говорила она, и чем скорее, тем лучше. Жизнь для Кезаи заключалась во взаимоотношениях между женщинами и мужчинами.
«Мужчины!» — ее глаза гневно сверкали, и это был тот редкий случай, когда она сердилась на мужчин. Она обожала их, удовлетворяла их желания; были они грубыми или нежными, умоляющими или настойчивыми, она любила их всех, но при этом не могла смириться с тем, что то, что сами они проделывали безнаказанно, считалось преступлением для женщины. Они могли поступать, как хотят, и удовлетворять свои желания, считала она, пока женщин, уступающих им, не винят за это. Но когда женщину стыдят за то, что она принимает участие в том, что для мужчины считается нормальным, она приходила в ярость.
