Старший, Михаил, изучал право. Еще будучи студентом, он стал секретарем Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете. Михаил Харузин разработал программу сбора материалов о неписанном праве в России. Издал книгу «Сведения о казацких общинах на Дону». Прожил всего двадцать восемь лет.
Средний, Алексей, совмещал науку с государственной службой. Был управляющим канцелярией виленского генерал-губернатора и губернатором Бессарабии, директором Департамента духовных дел и иностранных исповеданий Министерства внутренних дел Российской империи и товарищем министра внутренних дел.[89] Одновременно занимался антропологией, этнографией, зоологией и ботаникой. Особую часть его наследия составляет балканская тематика. Алексей Харузин написал книгу о Боснии и Герцеговине, а также ряд статей о Словении. За научную деятельность был удостоен большой золотой медали Императорского русского географического общества. После революции 1917 года считался «неблагонадежным». Устроился на должность консультанта Сельхозгиза по огородничеству. В 1932 году был арестован по обвинению в антисоветской агитации. Умер в Бутырской тюрьме.
Младший, Николай, пошел по следам старших братьев — изучал неписанное право народов Севера и Кавказа, религию и материальную культуру финно-угорских, монгольских и турецких племен. Был одним из основателей и главным редактором журнала «Этнографическое обозрение» (первые номера вышли за его счет). Оставил после себя более тридцати научных работ (в частности, труд «Русские лопари»!), сегодня считающихся классикой российской этнографии. Николай Харузин прожил тридцать пять лет. Уже посмертно вышла упоминавшаяся выше «Этнография» — четыре тома университетских лекций. Это краеугольные камни российской этнографии.
Наконец, сестра Вера. На год младше Николая, она не только сопровождала брата в северных экспедициях, а после его смерти издала прочитанные им лекции, но и сама всемерно способствовала развитию этнографии в России. Собирала сказки, легенды, песни и мифы. Интересовалась первобытными формами театрального искусства: охотничьей магией, отправлением культа огня, шаманскими танцами и акушерскими обрядам. Вера Харузина — автор научно-популярных работ о малых племенах Севера, в частности, о лопарях, вотяках,[90] тунгусах и юкагирах.[91] Преподавала на Высших женских курсах, а после революции — в Московском университете (до 1923 года). Ее лекции, также под названием «Этнография» (в двух томах), продолжили и дополнили труд брата.
В уютном Отделе редких книг петрозаводской Национальной библиотеки сотрудницам случается перепутать брата и сестру — порой вместо лекций Николая Харузина мне выдают один из томов «Этнографии» Веры Харузиной. Я люблю там сидеть, неторопливо бродя по страницам давно не читанных книг и вдыхая их старинный, вековой запах. Тоже своего рода тропа.
Лето 1887 года Николай и Вера Харузины провели на Севере. Сперва путешествовали по Олонецкой губернии (ныне Карелия), где Николай собирал материалы для исследования правового положения местного населения. Затем отправились на Кольский полуостров, где ученый знакомился с бытом и верованиями русских лопарей. Вера описала эту экспедицию в путевых заметках «На севере. Путевые впечатления». По этой книге можно реконструировать маршрут путешествия.
Начали они с Кивача — с чего же еще начинать путешествие по Карелии, как не со знаменитого водопада, о котором сложил оду Гаврила Романович Державин, первый поэт империи. В столице даже считалось модным совершать туда экскурсии. Кто-то посоветовал Вере и Николаю приехать на место вечером, переночевать у сторожа и встретить восход солнца у водопада. Мол, на рассвете в белой пене можно увидеть радугу.
Утром выдвинулись из Петрозаводска. Был день Святой Троицы. Звонили колокола. Местные жители спешили на службу в собор, обыкновенно безлюдные улицы ожили. Вера и Алексей проехали по главной, немощенной улице, миновали почту, выкрашенную в голубой цвет (сейчас здесь ресторан), величественный особняк губернатора и поросшую травой площадь перед ним с памятником Петру I (сегодня там торчит Ленин — Петра перенесли на набережную), затем казематы, высокое белое здание казарменного вида и окраинные домишки. На мгновение остановились — привязать под дугу колокольчик — и дальше понеслись рысью. «Негостеприимен и дик северный пейзаж, — записала в дневнике Вера Николаевна. — Перед нами пустая безмолвная дорога, редкий лесок, купы деревьев и грязь. На сером фоне пасмурного неба — силуэты чахлых елочек. Вдали свинцовая бездна Онежского озера».
Под Кончозером произошла авария, которая едва не перечеркнула все их планы. Возница, молодой да удалой, желая покрасоваться перед бабами, что шли на праздничную ярмарку, взмахнул кнутом, лошади понесли… удар… и очнулись наши путешественники уже в канаве. Перевернутая телега лежала посреди дороги, колесо валялось неподалеку, а возница орал благим матом, кляня себя и призывая на помощь. Окровавленные путешественники добрались до Чупы близ Кончозера. Деревенские жители крови испугались так, что даже воды побоялись подать — все посылали на озеро, которое, мол, совсем рядом. Наконец какая-то старуха смилостивилась и пустила их ночевать. Назавтра на новой телеге Вера и Николай попали в Кивач. Радугу так и не увидели.
В Пудож плыли на пароходе, с пересадкой в Вознесении (прямых рейсов в Шалу не было), потом ехали на тарантасе. Пудож Веру Николаевну не впечатлил. Ей показалось, что город беспробудно спит. Не то что в давние времена, когда там жили ссыльные поляки (в тексте Харузиной — «город был наводнен поляками»). Те ссыльные, что побогаче, давали концерты и балы. Эти «гости поневоле» развлекали весь город.
Далее коротко. Мои читатели, особенно те, что знакомы с «Волоком», вспомнят эту тропу: из Пудожа Харузины на телеге с полозьями (колеса ломались на вертепах) добрались до Авдеевки на берегу Купецкого озера (ворожба да суеверия) и до Водлозера (ой, забытое богом место!), где застряли в ожидании попутного ветра, чтобы переплыть на другой берег озера, осмотрели Ильинскую церковь и поболтали со священником, проехали сто десять верст до Тамецкой Лахты и переночевали в доме местного полицейского (вот кому в деревне жить хорошо), ночь Ивана Купалы провели на берегу Кенозера, вернулись на Онего и пароходом двинулись в Повенец (единственное развлечение местных жителей — трактир!), там наняли двуконную бричку и побыстрее (чтобы не расстраиваться) миновав скиты раскольников Выгореции, доехали до реки Выг, переправились на лодке к порогам, которые обошли пешком (более десяти верст) до Петровского Яма, оттуда по почтовому тракту — до Сумского Посада на берегу Белого моря, пароходом на Соловки и в Кемь (девки как на подбор), наконец, вдоль Карельского берега, мимо Керети, в Кандалакшу. С этого места буду рассказывать более подробно, потому что здесь начинается русская Лапландия. До Коли оставалось триста верст.
В Кандалакше Вера и Николай застали веселую компанию. Дело в том, что на Севере есть обычай — ни один пароход не пропускать без так называемых привальных и отвальных, короче говоря — без выпивки. А поскольку пароход Харузиных несколько запоздал, то гулянка началась раньше. Пришлось молодым путешественникам слушать пьяные советы и дожидаться, пока протрезвеют носильщики. Полтора часа промешкали и наконец тронулись в путь.
Первые двенадцать верст прошли пешком по берегу реки Нива, обходя ее скалистые пороги. Лесной мрак. Под ногами ягель и вороника. Пахнет розмарином. Справа, за деревьями, время от времени поблескивает река. Вода грохочет на порогах. А носильщиков нет. Они отстали, чересчур увлекшись выпивкой. Ночлег в лесу, без еды и теплой одежды. Назавтра появляются носильщики. Оказалось, один упал на полпути — пришлось нести его обратно и менять на трезвого.
Лодка, на которой они собирались продолжить путь… Боже мой! Не успели Харузины погрузиться, как она наполовину наполнилась водой.
Вокруг мрачный и дикий край. По сравнению с ним Олонецкая губерния уже не кажется суровой, а безмолвие ее — на фоне здешней немоты — не так ужасает. Вот где природа действительно молчит.
И молчит тягостно… Даже шум воды кажется безжизненным, лишь подчеркивая тишину.
И снова лес. Морошка еще не созрела. До ближайшей станции пять верст. Вдруг Вера и Николай слышат человеческие голоса и беззаботный смех. На поляне отдыхает живописная компания, среди низкорослых, пестро одетых людей бродит белый олень. Наивные простодушные лица, в глазах любопытство. Все знают русский, но между собой щебечут на каком-то диковинном, непонятном, птичьем языке. Интересно, о чем они могут столько болтать, — подумала Вера Николаевна, — тем более, что на вид не слишком развиты, да и местная жизнь, монотонная и серая, дает мало тем для разговоров. А вокруг — безмолвная природа. Это были первых лопари, встреченные Харузиными в русской Лапландии.
