— Я полагаю, всем нам стоит забыть о случившемся! Аминь. Руби и так натерпелась…
Малдер предпринимает после/иною отчаянную попытку наладить контакт с этой женщиной:
— Я понимаю, сейчас Руби тяжело говорить. Но, может, через пару дней, через пару недель, месяцев…
— Я не хочу, чтобы она общалась с вами — или с кем-то еще!
— Наоборот, ее надо заставить раскрыться, снять с себя этот груз… Это очень важно, поверьте!
Самое интересное, что на этот раз он прав…
— Важно для кого? — а вот это — не в бровь, а в глаз! — Я обрела блудную дочь — и я ничего больше не хочу. К тому же она ничего не помнит…
Все ясно. Говорить с ней теперь совершенно бесполезно. И для Малдера, если он хочет хоть что-то еще узнать от Руби и Кевина, существует отныне только одна возможность: уйти тихо, красиво, не хлопнув дверью, оставив теоретическую возможность вернуться. Не вечно же Дарлен будет безраздельно управлять детьми…
— Но ведь она вспомнит… Когда-нибудь, рано или поздно, может, даже во сне…
Малдер говорит и говорит. Плавно, убедительно, заботливо. Так, глядишь, он ее загипнотизирует. Враждебность, во всяком случае, уже исчезла.
— И тогда ей захочется рассказать кому-нибудь, захочется поделиться с кем-то…
— Послушайте, я однажды поделилась… А потом надо мной смеялись всю мою жизнь… Пуганая ворона…
— Но вы же сказали правду, Дарлен. Еще немного, и она расплачется ему в плечо, а он будет ласково поглаживать ее по головке, утешая.
— От этой правды были одни только беды. Я хочу уберечь от них свою дочь.
— С Руби все будет иначе.
А вот это Малдер сказал зря. Дарлен мгновенно представила — по итогам вчерашнего утра — как это «иначе» может быть с Pv6n — и тут же смахнула с себя все наваждение беседы. Вновь перед нами львица, защищающая своего детеныша.
— Для меня все предельно ясно! Она пропадала этот месяц с рокерами — на заднем сиденье «Харлей Дэвидсона»! Вот и все. Получили! Малдер понимает, что проиграл.
— И Кевину вы тоже подбросите эту историю?
И попал.
Дарлен мнется. Поджимает и кусает губу в задумчивом раздражении. Сказать ей совершенно нечего. Злится. Уже готова сорваться и накричать. И потому решает немедленно проститься.
— Извините… — это вместо «спасибо» и «прощайте».
И уходит в палату.
Мы смотрим на неплотно прикрытую дверь. Ничего не скажешь, поговорили.
Ну и ладно. Все равно собирались уезжать…
А дверь палаты вдруг приотворяется, и в проеме появляется Кевин. Он смотрит нам, мне и Малдеру, вслед очень недетским, всепонимающим и прощающим взглядом. Взглядом, в котором очень много нужных Малдеру ответов. Но еще больше в нем вопросов, гораздо больше. Гораздо больше, чем у Малдера.
Пора на самолет…
Штаб-квартира ФБР
Вашингтон, округ Колумбия
8 октября 1992 19:23
Неизвестно еще, что было тяжелее — гонять с Малдером но ночному лесу на берегах Окабоджи или же сочинять отчет о проделанной работе для Скотта Блевинса. Разумеется, он узнал лишь официальную версию, которую так любезно подкинула Дарлен Моррис, — про «Харлей Дэвпдсоны». Не преминула я расписать и заслуги Малдера в раскрытии убийства Рэпдалла. Блевинс вроде бы успокоился… Пока… И снова, ненадолго, отложено закрытие отдела «Секретные материалы», о чем все чаще заговаривает начальство, и еще немного лучше — в смысле терпимее — стало мнение этого самого начальства о Малдере. Все так… Теперь самое время дать ответ себе самой. Что ты на самом деле думаешь?
Пока что, если говорить честно, вопросов гораздо больше, чем ответов. Но и это yже неплохо я хоть смогла уже эти вопросы задать. А значит, рано или поздно получу них ответы. Надеюсь… Только вот те ли это вопросы?
Странные шутки вытворяет с нами жизнь Может ли охотник подружиться с тем самым фазаном, который где-то сидит и так хочется узнать, где именно? Можно ли, наблюдая из засады, пытаясь понять привычки н причуды жертвы, дойти до такого идиотизма, чтобы в решающий момент опустить ружье? Папа, ты не учил меня этому! Мне было так хорошо и спокойно в созданном тобою мире. Там все было так понятно. Где союзник, где враг, что такое честь воина. Я все это знала до тех самых нор, пока в подвальном захламленном помещении мы не встретились с тобой, Фокс Малдер. Я не понимаю тебя. Вот что не дает мне спать, а вовсе не муки за написанные доносы. Там я всегда стараюсь выгородить тебя, соврать, на бумаге оно легче выходит… Смелое заявление… Ну хорошо, чуть исказить факты. Черт подери эти отчеты и черт подери тебя, Фокс Уильям Малдер! Как можно спокойно и приветливо улыбаться и говорить «пошли работать» именно тогда, когда я лично наплевала бы себе в рожу? Встать перед зеркалом и попробовать, что ли? Ох, что-то плохо у меня сегодня с мозгами… Я сразу учуяла в тебе человека нашего круга. Такие, как мы, попадаются в самых неожиданных местах. Мы занимаем разные должности, мы живем разной жизнью, наверное, мы можем даже стирать носки н сорочки любимому человеку (или но крайней мере сделать такую попытку), но все равно мы посвящены в одну из тайн жизни — как те бессмертные из дешевого сериала. Нас не так уж мало, но мы редко сходимся вместе. И поэтому понимаем друг друга лишь в ту критическую минуту, когда, разделенные разными языками, смешанными каким-то паникером, встаем каждый у своей бойницы на стенах осажденного Вавилона.
Скалли переворачивает кассету в магнитофоне. По привычке вчитывается в надпись:
«Ф. МАЛДЕР. СЕАНС РЕГРЕССИВНОГО ГИПНОЗА, КАССЕТА №2, СТОРОНА Б. 16 ИЮНЯ».
Дэйна вглядывается в фотографии Саманты Малдер, Фокса. Включает воспроизведение. Голоса и гипнотизера, и Малдера ровны, спокойны, совершенно не окрашены интонациями — и оттого протокол еще убедительнее…
« — Но глаза у вас открыты?
— Да, открыты, но, кажется, ничего не происходит.
— Попробуйте повернуть голову.
— Не могу.
— Почему?
— Не знаю. Я не могу двинуться. Я лежу в постели и не могу пошевелить даже пальцем».
Вот она, эта беспомощность, которую он ощущает всякий раз, когда истина ускользает от него по вине тупых исполнителей, чьей-то злой воли, стечения обстоятельств. Он словно опять один в постели и не может ничего поделать… Теперь ты не один, Малдер. Теперь — не один…
« — Вы видите вашу сестру?
— Нет. Но я ее слышу.
— Что она говорит?
— Она зовет меня. Все время зовет… Она зовет меня на помощь. А я не могу ей ничем помочь. Не могу двинуться…»
Чем оп занят сейчас — в то время, когда я слушаю эту запись? Роется в документах, выкапывая очередное головоломное дело, способное приблизить его еще на один маленький шажок к разгадке главной тайны? Встречается со своим таинственным всемогущим осведомителем, добывая совершенно неопровержимые доказательства присутствия чужаков прямо у нас под носом? Спит, забыв раздеться, но не забыв прослушать записи на автоответчике и осмотреть следы вокруг дома? А может быть, сидит в пустой церкви, опираясь на вытянутые руки, которые сжимают фотографию Саманты, и молит Бога о помощи, молит неумело, но от чистого сердца, ибо ему, как и Дарлен Моррис, больше не на кого надеяться на этой планете? И пока никто не может увидеть его в одиночестве храма, беззвучно плачет — опять все напрасно, опять лишь потерял время, опять ни на дюйм не приблизился к сестре?.. Может быть… О Малдере можно гадать бесконечно. Но можно и постараться помочь ему, в меру сил и понимания. Я хочу помочь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
