– Что все?
– Некую информацию, которую он уже два года обещает передать нам.
– О ком?
– О Джо Лозупоне, о ком же еще.
– У него ее больше нет, – и я откинулся назад, готовый насладиться изумлением Дэнджефилда.
Он, однако, отреагировал не так, как я ожидал. На мгновение оцепенел, затем поставил бокал на стол, оглядел гостиную, наклонился вперед, оперся локтями на колени и уставился в ковер.
– Что значит, у него ее больше нет? – едва слышно спросил Дэнджефилд.
– Информация у Анджело. В Сингапуре.
– У Коула должны быть копии, – он не отрывал взгляда от ковра.
– Как видите, нет.
– Он сам сказал вам об этом, не так ли?
– А как иначе я мог это узнать?
– Вы не лжете, – сообщил он ковру. – Нет, вы не лжете. Вы не так умны, чтобы лгать.
Он поднял голову, и мне показалось, что его глаза переполняла острая тоска. Но выражение глаз тут же изменилось, так что, возможно, я и ошибся.
– Я никогда не был в том доме, знаете ли, – выдохнул он.
– В каком доме?
– Коула. Мы работаем вместе уже двадцать три года, и я ни разу не был в его доме. Я слушал его болтовню насчет взаимодействия и компромиссов в десятках баров самых захудалых городков Мэриленда, и слушал, не перебивая, потому что он всегда поставлял нам нужную информацию. Я сидел в этих паршивых барах, пил дрянное виски, а он трепался и трепался об «общих целях» и «саморегулировании преступного мира». Можно выслушать что угодно, если в итоге получаешь то, за чем приехал. И все это время я умасливал его ради одного. Только одного.
– Джо Лозупоне, – вставил я. Дэнджефилд с упреком посмотрел на меня.
– Вы думаете, это забавно, да? Вы думаете, я должен впасть в отчаяние, потому что кто-то украл сведения, за которыми я охотился двадцать пять лет? У вас отменное чувство юмора, Которн.
– Двадцать пять лет – большой срок, и я не говорил, что это смешно.
Дэнджефилд вновь продолжил беседу с ковром, обхватив руками свою большую голову.
– Все началось во время Второй мировой войны. С талонов на бензин, которые циркулировали на черном рынке. Но вы, наверное, слишком молоды, чтобы помнить их.
– Я помню. Моему отцу приходилось их добывать.
– Тогда я вышел на Лозупоне. Талонов у него было на сто миллионов галлонов, и он потихоньку торговал ими, но успел сбыть всю партию какой-то мелкотне, прежде чем мы поймали его с поличным. Талоны, конечно, мы забрали, но Лозупоне вышел сухим из воды.
– Выпейте еще, – предложил я. – У вас поднимется настроение.
Но Дэнджефилд исповедовался ковру.
– После войны он расширил сферу своей деятельности. Бюро поручило мне следить за ним. Мне одному. Я наладил отношения с Коулом, и на основе получаемой от него информации посадил за решетку многих и многих, но не мог и близко подступиться к Лозупоне, состояние которого росло как на дрожжах. Чем он только теперь ни занимается! Грузовые перевозки, фабрики по изготовлению одежды, банки, профсоюзы, даже инвестиционные фирмы, а деньги туда поступают от азартных игр, приема ставок, проституции и прочей преступной деятельности. Сейчас у него миллионы. Знаете ли, мы с Лозупоне практически одного возраста. Он послал свою дочь в Уэллсли, а я, с превеликим трудом, в университет Мэриленда. Он не окончил и восьми классов, а у меня диплом юриста. У него в заначке по меньшей мере тридцать пять миллионов, а у меня на банковском счету 473 доллара 89 центов, да еще на две тысячи облигаций, которые я никак не переведу в наличные.
– Вы взяли не ту сторону.
Тут он посмотрел на меня и покачал головой.
– Может вы и правы, Которн, но уже поздно менять союзников. Приглядитесь ко мне. Двадцать пять лет я ловил жуликов, бандитов, мошенников. Я сам стал таким же, как они. Говорю на их языке. Иногда мне даже кажется, что я их люблю. О боже, вы наверняка представляли себе, кто окажется за дверью, когда я крикнул: «ФБР». Вы ожидали увидеть молодого супермена в строгом костюме, с безупречными манерами. А что получили. Старика пятидесяти одного года от роду, одетого в рванье, с манерами свиньи, не так ли?
– Мне кажется, вам надо выпить.
– Знаете, почему я так выгляжу?
– Почему?
– Потому что им это не нравится.
– Кому?
– Всем этим эстетам в Бюро. Ну и черт с ними. Я прослужил двадцать семь лет, осталось еще три года, и я знаю больше, чем все они, вместе взятые, поэтому попрекать меня они не станут. Я работаю с Чарли Коулом, и только поэтому им придется гладить меня по шерстке.
Я подошел к нему, взял пустой бокал, налил виски и протянул ему.
– Вот, выпейте, а потом можете поплакать у меня на плече.
Дэнджефилд принял у меня бокал.
– Я слышал, вы чуток свихнулись, Которн. Что-то у вас с головой?
– Правда?
– Парни с побережья говорят, что вы тронулись умом, потому что взяли на себя вину за смерть старины Анджело.
– Что еще сказали вам эти парни?
– Что Коллизи и Полмисано начали выкручивать вам руки.
Я сел на диван, положил ногу на ногу.
– Можете сказать парням, что они правы.
– Так что хочет от вас Чарли Коул?
– Во-первых, чтобы я освободил его от шантажа Анджело.
– Анджело в Сингапуре. Я слышал, процветает.
– Это вы передали Коулу его фотографии?
Дэнджефилд кивнул.
– Да. Мне стало известно, что Чарли переводит крупные суммы из Швейцарии в Сингапур. И предположил, что деньги идут к Анджело. Я оказался прав?
– Безусловно.
– Чем же Анджело прижал его?
– Утащил всю информацию, которую Коул скармливал вам двадцать лет. И пообещал, что передаст все его друзьям в Нью-Йорке, если не будет регулярно получать деньги.
Дэнджефилд почесал нос, нахмурился.
– И компрометирующие материалы на Лозупоне тоже у Анджело?
– Единственная копия, хотя, теперь уже копии.
– А какова ваша роль?
– Если я не привезу этих материалов, он намерен плеснуть кислотой в лицо жены моего партнера.
– И что вы ему ответили?
– Обещал побывать в Сингапуре. Но я полетел бы и так, узнав, что Сачетти жив. Если б он объявился в другом месте, полетел бы и туда.
Дэнджефилд медленно кивнул.
– Парни говорили, что вы чуток свихнулись. Они не ошиблись.
– Почему?
– Потому что вы не знаете, чем вам все это грозит.
Я встал и вылил остатки шотландского в свой бокал.
– Мне кажется, вы об этом уже упоминали.
– Я не вдавался в подробности.
– Пора перейти к ним?
– Еще нет. Сначала нам надо спланировать операцию.
– Какую?
Дэнджефилд улыбнулся, раскованно, даже радостно.
– Операция будет состоять в следующем: вы должны взять у Анджело компрометирующие материалы на Джо Лозупоне и передать их мне.
Глава 10
В международном аэропорту Лос-Анджелеса я взял такси, которое доставило меня к старому супермаркету между Ла-Бреа и Санта-Моника. На ленч с Триплетом я опоздал, но у меня оставалось немало времени, прежде чем отправиться в «Беверли-Уилшир», где Карла Лозупоне хотела бы встретиться со мной в шесть вечера.
– Кто-то позвонил час назад, – сообщил мне Триппет. – Голос звучал довольно враждебно.
– Другого от них ждать не приходится.
Триплет пожелал узнать обо всем, что произошло со мной, и я рассказал, опустив только угрозу Коула в отношении его жены. Рассказал я Триплету и о плане Дэнджефилда, посредством которого я мог заполучить у Сачетти необходимую тому информацию. В самолете полтора часа я обдумывал его план и пришел к выводу, что в результате скорее всего окажусь в одном из двух мест: то ли в больнице, то ли на кладбище.
– Разумеется, вы на это не пойдете? – Триппет отбросил со лба прядь седых волос.
– Другого мне просто не остается. Так что полечу в Сингапур и отыщу там Анджело Сачетти.
– А компрометирующие материалы?
– Не знаю. Если он отдаст их мне, прекрасно. Но я не думаю, что попытаюсь отнять их у него силой.
Триппет оглядел письменный стол.
– Где мы храним наши бланки?
– В нижнем левом ящике.
Он достал чистый бланк, вынул из кармана перьевую ручку и начал писать.
– В Сингапуре вы никого не знаете, не так ли?
– Только Анджело Сачетти.
– Я дам вам рекомендательное письмо к Сэмми Лиму. Очень милый человек. Мы вместе учились в школе.
– Первый раз слышу о нем.
– Возможно. – Триппет продолжал писать, – Его дедушка вместе с моим основали одну из первых китайско-британских экспортно-импортных компаний в Сингапуре. «Триппет и Лим, лимитед». Тогда это произвело фурор. Полное имя Сэмми Лима – Лим Панг Сэм. Теперь он исполнительный директор, и ему принадлежит основной пакет акций, хотя часть их осталась и у меня. Мы не виделись уже много лет, но переписываемся регулярно.
Триппет лихо расписался, спросил, есть ли у меня промокательная бумага, на что я ответил отрицательно, потому что не пользовался ею, так же как и перьевыми ручками. Триппет ответил на это, что терпеть не может шариковых, а я заявил, что он – враг прогресса. Пока мы препирались, чернила высохли, и он протянул мне письмо. Четким, разборчивым почерком он написал следующее:
