Итак, под председательством Вотана Боровича, а фактически под диктовку Афанасьева и Ксении, которая оказалась весьма просвешенной девушкой, стал определяться состав миссий. В первую, поименованную все тем же Афанасьевым ленинской, вошли: из дионов – Альдаир и Галлена, из людей – Афанасьев и Ковалев. Вторая миссия формировалась следующим образом.
Вотан Борович со скрежетом почесал у себя в боку, отчего из-под дряхлого плаща посыпалась какая-то желтая труха, и изрек:
– Желаю возглавить исход в самое древнее и отдаленное из шести известных нам времен. Каково оно?.. – С этим вопросом он повернулся к Афанасьеву и Пелисье.
– М-м-м, – промычал последний, – я полагаю, высокочтимый месье Вотан, что это правление Александра Македонского, чей шлем нужно достать. Все остальные Ключи относятся к более поздним периодам человеческой истории. Ленин и Гитлер – это двадцатый век, что было совсем уж недавно, Торквемада из Средневековья, Пилат жил в первом веке нашей эры, а вот Александр Македонский примерно на четыре столетия раньше. Что же касается Цинь Шихуанди…
– Позже! – поспешно сказал Афанасьев. – Цинь Шихуанди – это не то, Жан-Люк.
– Македонский! – провозгласил Вотан столь громогласно и с таким нетерпением, словно Александр находился здесь, среди них, и упорно не откликался на слова призывающего его диона. – Это звучное имя. Наверно, это был великий завоеватель среди людей?..
– Вы, как всегда, правы, – сказал Афанасьев со смехотворно лакейским поклоном. Ксения еле сдержала улыбку. Но старик всё принял за чистую монету, потому что начал долго и нудно восхвалять себя, время от времени колотя кулаком в широченную грудь и перечисляя свои многочисленные имена и титулы. «Да, ему в самый раз к Македонскому, – думал Афанасьев, – тот тоже отличался чрезвычайной скромностью».
Краем глаза он заметил лукавую улыбку Галлены… Перемещение в веселое правление славного царя Александра, прославившегося своими деструктивными наклонностями и самолюбованием, должны осуществить Вотан, его рыжебородый внук Эллер, а из людей к ним был прикреплен известный любитель древностей Пелисье, а также черт Добродеев, который, как он ни охал и ни ахал, тем не менее должен был принять участие в расхлебывании заваренной ими же самими каши. Сержант Васягин до сих пор хворал, и вместе с ним на даче Коляна (а они находились именно здесь) остались дионы Поджо и Анни, а также Ксения, наотрез отказавшаяся принимать участие в этом «бредовом занятии», как она выразилась. Даже грозные очи старого Вотана и молот Мьелльнир, которым грациозно помахивал Эллер, не вразумили упрямую девушку из Земли обетованной. Она даже вспомнила некоего Моисея Соломоновича из Бердичева, который… Впрочем, дослушивать ее на стали. Нужно было готовиться к приключениям, которые обещали стать очень занимательными.
– А как же иначе?.. – передернул плечами Женя Афанасьев. – Мы по-другому просто и не умеем. Особенно если путешествовать по мирам.
Женя несколько ошибался: приключения ожидали их не только в разных временных эпохах. ЭТО время тоже вскоре обещало стать чрезвычайно занимательным. Особенно если учесть, что новообращенные дикари бродили в окрестностях, развлекаясь разграблением дачных поселков – в том числе и того, в котором находилась дача Коляна Ковалева.
Первыми должны были уйти в прошлое участники «ленинской» миссии. Начало ее было прозаичным и даже будничным – всем участникам путешествия уже приходилось делать это неоднократно.
…Они сидели на берегу небольшой реки, протекавшей в незначительном отдалении от дачи Ковалева. Река была обязательным элементом перемещения и символизировала реку времени: таков был обряд. Галлена смотрела на Альдаира. Ковалев, облаченный в жилетку, пиджак и широкие старомодные брюки, в кепочке на коротко стриженной голове, напоминал мелкоуголовного элемента начала двадцатого века. Афанасьев был облачен во всё серое, неброское, Галлена – в неяркой блузе и юбке, вполне соответствовавшей одежде первых лет революции. Один Альдаир не внял просьбам спутников и напялил на себя какой-то непонятный балахон, более приличествующий средневековым монахам, чем буйной революционной публике начала двадцатого века.
– Поехали!.. – по-гагарински бросил Афанасьев.
Да, ЭТО уже было. Альдаир присел на корточки и опустил левую руку в воду. Правую он протянул Афанасьеву. Мощная кисть диона с длинными музыкальными пальцами на несколько мгновений ритуально застыла в воздухе, а потом Афанасьев, решительно – до отказа – выдохнув, вложил в десницу диона свою чуть подрагивающую холодную руку. Галлена присела на корточки рядом с Альдаиром, опустила в реку свою нежную правую руку, а левой безо всяких предупреждений вцепилась в кисть Коляна Ковалева – не по-женски мощно, отточенным, почти неуловимым для глаз а движением. Быстрота дионов по-прежнему оставалась недостижимой для людей. Альдаир чуть нараспев стал произносить ритуальные слова. Он говорил на своем далеком и непостижимом языке планеты Аль Дионна, но каждое певучее, томительно вытягивающееся незнакомое слово его речи укладывалось в мозгу людей так же просто и понятно, как если бы это был их родной:
– Возьмитесь за руки, чтобы соединить всех нас, – скомандовал Альдаир, – забудьте думать обо всем сущем! Представьте, что вы – щепки, которые несет по волнам великой реки. Представьте дальний берег, упругую волну, немотствующее тело вод… Галлена, готова?!!
Дион и дионка чуть нагнулись вперед, погружая ладони в воду; Афанасьева вдруг обдало словно бы жарким колючим дыханием… Уже знакомые маленькие иголочки впились в спину, заставляя выгнуться и конвульсивно изменить положение тела. Да, как это знакомо, как тело еще помнит неизгладимые мгновения УХОДА!.. Маленькая смерть… Да, как тогда – ведь в следующую секунду ему показалось, что желтый речной песок, молчаливо лежавший под ногами, начинает дыбиться, ершиться, как растрепавшаяся под ветром аккуратная сложная прическа. Ноги журналиста стали погружаться в землю, и уже знакомый тоскливый холод спиралями вошел в жилы. Уф-ф-ф-ф!.. Вместо сердца заворочался, заворчал, каменея, тяжелый и немой булыжник. Зажужжали, закручиваясь в веретенца, продолговатые синие сполохи. Они разрастались, уплотняясь, ширясь, свиваясь в кокон. Женя разорвал рот в беззвучном крике, потому что дикая боль вдруг спеленала его… Кокон охватил Афанасьева плотно, плотнее, чем брезент, он отрезал приток воздуха. Косматое удушье распирало горло, легкие. Вслед бросились, теряясь и отставая, дальние шорохи, размазанные запахи и звуки. Взгляд Афанасьева, как намагниченный, потянуло вниз, и он увидел, как речной песок, темнея и свиваясь десятком медленных тягучих змей, судорогой обвивает ноги и тянет, тянет куда-то вниз. И – так, как и в прошлые ПЕРЕМЕЩЕНИЯ, – что-то оборвалось. Пространство гулко перевернулось и, пульсируя, впустило Женю в немую пустоту. Чарующее ощущение свободного полета властно наполнило каждую клеточку организма. Тяжелое, басовитое жужжание наросло и обвалилось, похоронив под собой путешественника.
…Афанасьев поднял руку и коснулся лба, по которому текла одинокая струйка крови. Перед глазами метались желтые полосы, уплотняясь до массивного серого полога. На пологе прорезались линии, складываясь в неправильные четырехугольники – и Афанасьев увидел в пяти сантиметрах от своего лица серую брусчатку. Брусчатку, о которую он только что разбил голову. Женя не мог ошибиться, он не мог не узнать этой брусчатки.
Той, которой выложена Красная площадь в Москве.
2Москва, Советская Россия, сентябрь 1920 года
– Вставай, товарищ!
Афанасьев поднял голову и увидел, что над ним стоят два красноармейца с винтовками в серых шинелях, в потрепанных буденновках. Третий тянул за руку Галлену, которая полусидела на брусчатке, потерянно тряся головой. По всей видимости, перемещение снова отняло у дионов много энергии, потому что и Альдаир выглядел так, как будто его угостили оглоблей по голове. У него был остановившийся бессмысленный взгляд, и серая бледность, разлившаяся по всему его лицу, заменила обычный здоровый румянец могучего диона.
Лучше всех, по всей видимости, чувствовал себя Ковалев. Он даже не разбил себе лоб, как Афанасьев, и не пребывал в такой прострации, как дионы. Он глянул на красноармейцев и произнес:
– А что, мужики… то есть товарищи? В чем дело?
– Какие мы тебе мужики, не видишь, что ли, что мы бойцы Красной армии? А ты на недобитого буржуя похож. А и того хлеще – на этакого фартового мальчика, скокаря… хазушника или там щипача3.
– Да вы че?.. – буркнул Колян, но тут же, вспомнив, где он, оборвал готовую уже народиться фразу.
Второй красноармеец, краснорожий (как и полагается по статусу бойцу Красной армии), коротконогий, с шинелью внакидку, жевал подсолнухи. На толстых губах повисла шелуха от семечек. Услышав слова Коляна, он клацнул затвором винтовки и сказал:
