– Вам и вашему другу у меня дома всегда рады. В любое время, когда вам позволят обязанности агента ЦРУ.
– Сейчас я работаю на Департамент финансов, – поправил Дэйн.
– Конечно. Я и забыл, насколько вы непоседливы.
– В этом мы схожи.
Мендоса расхохотался.
– Я больше не непоседлив. Поверьте мне, мистер Дэйн, то, что я делал в юности, как будто бы совершал совсем другой человек. Войны и завоевания – иллюзия; куда более ценны покой и ясность. Я испросил американского гражданства.
– Знаю, – кивнул Дэйн.
– Мое единственное желание – остаться здесь и мирно заведовать этим маленьким рестораном. Непоседливость – это болезнь, которую излечивают годы.
– Я не ждал услышать подобное от вас, генерал, – сказал Дэйн. – Несколько лет назад…
– Это были тревожные времена, – поспешно прервал его Мендоса. – Я счастлив, что эти времена позади.
После трапезы Дэйн и Торнтон собрались уходить. Дэйн полез было в нагрудный карман за бумажником, но Мендоса положил ладонь на его руку.
– Нет, мистер Дэйн, оставьте это удовольствие мне.
– Благодарю вас, генерал, но я настаиваю на том, что платить должен я.
– А я отказываю, – возразил Мендоса. – Вы платили в прошлый раз. В Каракасе, помните?
Дэйн улыбнулся и кивнул.
– На этот раз удовольствие причитается мне, – сказал Мендоса.
Глава 11
– И что вы о нем думаете? – спросил Дэйн на обратном пути в отель Торнтона.
– Трудно сказать, – отозвался Торнтон, помолчав несколько секунд. – Он много говорит.
– Он нервничал.
– И он, кажется, хорошо вас знает.
– Можно сказать, что знает.
– «Можно сказать!» «Наш старый добрый мистер Дэйн!» Он на самом деле был генералом?
– О да. При Пересе Хименесе он был большим человеком в Венесуэле. Он командовал одной из немногих армий, которые не были разбиты при первом же натиске повстанцев. После того как борьба стала безнадежной, он отступил из Каракаса в Баранквилью. Это был впечатляющий маневр. Если бы у Хименеса было еще два таких генерала, он остался бы у власти.
Дэйн помолчал несколько минут. Машина свернула на 79-ю улицу.
– Еще до Венесуэлы Мендоса сделал чрезвычайно интересную карьеру. Он был начальником тайной полиции во время правления Стресснера в Парагвае, до беспорядков сорок восьмого года. Стресснер почему-то решил, что Мендоса работает на две стороны, и потому Мендосе пришлось уходить через границу в Боливию. С собой он захватил немалую долю «Эль Банко де Парагвай». В Боливии он недолгое время был весьма популярной персоной. Он продавал там парагвайские военные секреты. Боливийцы страстно желали узнать их, они по-прежнему помнили чакскую войну. Потом Мендоса сбежал из Боливии.
– Почему?
– Оказалось, что его сведения были неточными.
– А в нашем деле Мендоса замешан?
– Буду очень удивлен, если это не так.
– Но почему вы так думаете? Разве какие-либо улики указывают на это?
– На определенном уровне, – пояснил Дэйн, – не нужны прямые улики, чтобы предположить участие человека в деле; достаточно умозаключений. Если вы связались с перевозкой оружия в Карибском бассейне, то следует знать, что этими перевозками управляют – на самом верху – несколько человек. Поскольку Мендоса находится в Майами, мы вправе заключить, что он участвует в игре, если не будет доказано обратное.
Торнтон почувствовал легкое замешательство. Он мог представить себе цепочку подозрений, ведущую к некоему совершенно непредставимому мистеру Икс. Но Дэйн указывает на человека, не имея для этого совершенно никаких видимых улик! И все же, когда Торнтон думал об этом, он находил логичным, что главари одной властной структуры должны знать главарей другой. Доказательства – это другой вопрос; но глава ведущей преступной группировки может сохранять анонимность не в большей степени, нежели глава государства.
Они подъехали к отелю, где проживал Торнтон. Когда Дэйн остановил машину у края тротуара, Торнтон сказал:
– Полагаю, наш визит к Мендосе усилил давление?
– Надеюсь, – ответил Дэйн. – Думаю, факт вашего появления вместе со мной подхлестнул любопытство генерала. Он должен гадать, какую роль вы играете в этом деле.
– Он достаточно легко может узнать, что я работаю на «Майами-Юг».
– Вероятно, он уже знает это, но сомневаюсь, что он в это поверил. Для Мендосы вы еще одна неизвестная в уравнении. Это должно тревожить его.
– Разве люди не пытаются сократить в уравнении лишние неизвестные?
– Пытаются.
– И что дальше?
– Мы просто подождем и посмотрим, что выйдет, – сказал Дэйн. – Я позвоню вам завтра.
Портье сказал, что никто не передавал для Торнтона никаких посланий. Торнтон взял у него ключ от номера, поднялся на лифте на одиннадцатый этаж, отпер дверь, вошел и нажал выключатель.
Свет не зажегся. Кто-то, стоявший до этого за дверью, с силой захлопнул ее. Торнтон услышал шум и отшатнулся за миг до того, как что-то тяжелое и твердое врезалось в стену в том месте, где он только что стоял.
В комнате царил полный мрак – видимо, занавески были задернуты. Торнтон чувствовал запах пота и чеснока. Кто-то крался к нему в темноте. Торнтон ударил, и его кулак задел чье-то плечо. Он ударил снова и промахнулся. Удар по ребрам отбросил его к стене. По-прежнему ничего не видя, он выпрямился и вновь нанес удар. На этот раз его кулак врезался во что-то твердое и выпуклое, и запястье пронзила боль. Видимо, он попал налетчику по голове. Он прицелился кулаком пониже, стукнув по шее. Присев, он нанес еще один удар, в живот.
За спиной Торнтона послышались шаги. Он попытался обернуться, но в черепе словно взорвалась бомба. Торнтон почувствовал, что плывет по воздуху, как будто сила тяжести вдруг исчезла совсем.
…Когда Торнтон пришел в себя, он обнаружил, что лежит на полу в своем номере. Свет был включен. Кто-то подложил ему под голову подушку и накрыл ноги одеялом. «Очень любезно с чьей-то стороны», – подумал он. Он попытался сесть, потом решил, что делать этого не следует. Комната стремительно расплылась перед глазами.
Когда зрение вновь стало отчетливым, Торнтон заметил, что рядом с ним стоит на коленях Эстелла Варгас. Она сняла с его лба мокрую салфетку и положила другую. Первую салфетку она бросила в тазик, стоящий на полу позади нее, и с тревогой посмотрела на Торнтона.
– Вы можете говорить? – спросила она. – Надеюсь, у вас нет сотрясения мозга.
– Нет, полагаю, сотрясения нет, – ответил Торнтон. Он сел, чувствуя слабость и дурноту. Кожу головы словно бы несколько дней вялили на солнце. На затылке была большая шишка. На ощупь – не меньше бильярдного шара.
– Кто ударил меня?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
