Передал газеты Юрию Карловичу:
- Вот видите, Москва сообщает, наши молчат.
- Да, вам здесь не позавидуешь, - сказал он, протирая очки. "Алик, собака! - ругнулся я про себя. - Твоя, блин, работа!"
В аэропорту времени продолжить разговор уже не было - шла регистрация на московский рейс.
- Интересно поработали, - пожал на прощание руку Юрий Карлович. - Но расслабляться не будем - кожей чувствую, что они подадут апелляцию в Верховный суд.
- А как же? Конечно, подадим, - раздался за спиной знакомый голос. Я обернулся - подполковник Немцов собственной персоной, в новеньком светло-коричневом костюме, в руке - потрепанный пухлый портфель.
- О, какая встреча! - изобразил я радостное изумление. - С вас еще не сняли погоны, Петр Николаевич?
- Сергей Михайлович, успокойтесь, - остановил меня Шнитке. - Ненависть победителей сглаживает вину побежденных.
- Рано радуетесь. Мы еще поборемся, господа! - задергался глаз у Немцова.
- Нисколько не сомневаюсь. Счастливого полета, - сказал я ему, а про себя подумал, что самое страшное в фанатиках - это их искренность.
5 июня.
Глаза отца по-детски засветились от радости.
- А, "Совраску" принес! Молодец! - похвалил он меня. - Вот сейчас кроссворд доотгадываю и чтением займусь.
- Ну, теперь на весь день засядет, - сказала мама.
- И то занятие, - заступился я за отца. - Пусть.
- Не говори. Глаза только портить. Я вот сама слепну не по дням, а по часам. Еще в больнице, когда с ногой лежала, заметила. А теперь левым глазом почти ничего не вижу.
- Что же ты столько молчала, мама?
- У тебя и без меня неприятностей хватает. Теперь-то хоть они отстанут?
- Не знаю.
- Вот и я со своими болячками под ногами путаюсь. Вы, ребята, уж простите меня, что навязалась на ваши головы…
- Заканчивай, мам, чтоб больше не слышал!
Она как-то вмиг лицом повеселела. Заковыляла, громыхая клюкой, на кухню ставить чайник.
"Господи, - подумал я, - и ради чего мы, люди, друг друга так мучаем? Боремся, воюем, ненавидим… Ради чего? Жизнь все время отвлекает нас на эти пустяки, и мы даже не успеваем заметить, как она проходит".
- Шесть букв, вторая "у", - подал голос отец, - участь, доля, жизненный путь…
- Не знаю.
- А ты подумай.
- Может, судьба?
- Судьба? Гм, точно - судьба. Судьба, брат, злодейка! Вместо послесловия
Маме сделали операцию - вставили искусственный хрусталик. Теперь она читает нашу газету от корки до корки, пристрастилась также к женским детективам. Отцу мы изредка покупаем "Совраску". Начитавшись, он ругает америкашек, олигархов и монетизацию, а мать ругает перекрасившихся коммунистов, ставших олигархами. Так и живут.
Осенью состоялось заседание Верховного суда. Приговор областного суда оставили в силе. Сразу же позвонил из Москвы адвокат Юрий Карлович. "Впервые за много лет, - сказал он, - я поверил в нашу судебную систему".
Маринка родила Роме Осетрову дочь. Теперь он в нашей газете уже не работает - пригласили в богатое московское издание. "Мне семью содержать", - сказал он на прощание, понурив голову. Иногда мы, очень редко, встречаемся.
Роман Бухавец тоже у нас не работает. Жаль, но вскоре после описанных событий он, почувствовав себя звездой первой величины, стал прогуливать, срывать задания. Пришлось мирно расстаться.
Губернатора назначили федеральным министром. Вместе с собой он взял
в Москву Алика Черкашина. Тот "пиарит" теперь активно шефа в центральных СМИ.
Леня Ковалев умер. Умер, как и жил. Когда в реанимационной палате кому-то из соседей стало плохо, Леня, не дозвавшись медсестры, каким-то чудом слез с кровати и пополз за помощью. Так на полу и умер.
Как-то в московском поезде я встретил полковника Осиповича, курившего в тамбуре. В курчавой голове его прибавилось седины, но взгляд африканских глаз был по-прежнему спокоен и печален.
- Уезжаете? - спросил я его. - Совсем? Он кивнул.
- Переводят?
- Нет, в отставку.
- Что так?
Он не ответил. Молча, пожав мне руку, пошел в свой вагон. Я взглянул в окно. Мокрый тяжелый снег падал сплошной стеной - совсем как в ту зиму. Теперь на подступе новая зима. Я по-прежнему редактирую газету и еще сильнее боюсь неурочных телефонных звонков.
ЮРИЙ ПЕРМИНОВ С БОГОМ, СЫНОК…
* * *
По грязному снегу,
не важно - куда и откуда -
с фильтровой цидулькой в унылых бесцветных губах,
в китайской одёжке идёт потребитель "фаст-фуда",
заложник рекламы,
которой мой город пропах,
как бомж суррогатной,
съедающей печень настойкой.
Идёт - горожанин -
такой же, как многие.
Он идёт и не видит
таких же идущих -
настолько в себя
(по макушку - самим же собой) погружён.
Не видит - меня.
Но печалит не это,
а то, что,
не видя друг друга,
проходим,
как многие,
сквозь друг друга,
а день - растворяется в воздухе,
точно остывшего пепла
едва различимая горсть.
ПЕРМИНОВ Юрий Петрович родился в 1961 году в Омске. Член Союза писателей России. Редактор газеты "Омское время". Автор четырёх поэтических сборников. Печатался в журналах "Наш современник", "Москва", "Новая книга России", "Сибирские огни", "Алтай", "Ара" (Казахстан) и других изданиях…
* * *
Что делать, когда ни копейки,
а ужин - отрава?
Не стал бы я думать об этом нисколечко,
но соседи воюют - семейная пара! -
за право последнего слова,
насколько я понял…
Давно
они не шумели -
бюджетники тихие…
Ужин
съедобен, конечно,
хотя он - всего лишь
лапша китайская
на кипятке россиянском.
К тому же,
насколько я понял,
у них за душой - ни гроша.
Так, стало быть,
эй, голодранцы-товарищи, ухнем?
…Затихли соседи -
вечерняя телепора.
Дежурит наш разум -
вконец возмущённый - на кухне,
где суп выкипает, как водится, из топора.
* * *
Дни выходные
я давным-давно не трачу на безделье и на пьянки.
В один из них - зашёл в осинник, но увидел там
лишь скорбные поганки.
Дышать мешала сумрачная взвесь мошки, но я - печален был, покуда не озарило: всё-таки не здесь в рассветный час повесился Иуда.
Я был вовсю природой увлечён!
А то, что жизнь - скупится на подарки… Так тут поганки вовсе ни при чём. Причём почти съедобные поганки.
* * *
Немного отъехал,
и смута - владычица сердца. Да я же вернусь - не пройдёт и недели! - домой.
Кавказец небритый горюет без единоверца, косится в тревоге на сидор потрёпанный мой.
А помнишь, товарищ.
А может быть, нам подкрепиться? - Мне мама в дорогу таких пирожков напекла, что пальцы оближешь!..
Приносит бельё проводница -
печальная тётя.
Свистит заоконная мгла…
А будешь, товарищ, огурчик сибирский? - Ножа не найдётся, попутчик - таинственный, словно бабай? Моя ли твоя понимать разучилась, южанин? Твоя ли моя ничегошеньки не понимай!
А помнишь, товарищ.
Мы люди, товарищ, не волки! Никто никому в этом поезде вовсе не "ху"…
Здесь нижние полки не хуже, чем верхние полки, - напрасно об этом не ведают
там, наверху.
1991-2006
Антисоветскую литературу
в букинистический нервно сдаёт
некто потрёпанный.
После "микстуру"
купит,
соседа возьмёт в оборот, дескать, займи - не хватило чекушки на опохмел одинокой души, дескать, "отец мой сидел за частушки, жизнь прогорбатился твой - за гроши, значит, должны мы друг другу."
И фиги
спрячет в карманы последних порток.
.Проданы антисоветские книги, каждая - водки палёной глоток.
ШИРОКА СТРАНА МОЯ РОДНАЯ…
Ст. Куняеву
Радио бубнит про холокост…
Сивка-Бурка, вещая Каурка, отвезёт сегодня
на погост - в домовине - "русского придурка".
В "ящике" - черно от воронья, радостно, гламурно и пушисто.
Поминает скорбная родня
в деревеньке "русского фашиста"…
И разносит яростным норд-остом - с южных гор до северных морей - пепел от погоста до погоста необъятной Родины моей.
* * *
Судьбы не стоят все мои докуки, хотя без них - она была б иной.
Отставлю их! - Болят у мамы руки, родные руки, пахнущие мной - ещё младенцем.
Эта боль - от сердца! - От всех моих падений и докук.
Болят у мамы руки, но младенца того - она не выпустит их рук.
ОТЕЧЕСТВО
Получил я письмо от конторы какой-то - напиться захотелось: чуть было всю душу не выела горечь. Вроде что тут такого? - Чиновные - скучные - лица обратились ко мне: "Уважаемый Юрий Петрович!.."
Неужели. старею?
"Петрович!" - зовёт в домино поиграть во дворе чистокровный бухгалтер Абрамыч.
Что ж теперь - о здоровье заботиться, мол, не одно, так другое, печально глотая снотворное на ночь?
Но - подумал: неужто бесчувственным, словно броня, стал я, дурень, от жизни-жестянки (местами - убойной)? Нет! - По отчеству пусть называют почаще меня: в нём живёт мой отец! Мы по-прежнему вместе, родной мой!
Да, слегка полинял я, дыхалка - не та, и давно
