Оглянувшись, Маша не увидела его в комнате и помрачнела. Конечно, Токмакову неприятно слушать ее вдохновенные импровизации. Теперь их нежное свидание откладывается на неопределенный срок. Если состоится вообще…
– Вот черт! – сказала Маша в сердцах, забыв что держит в руках телефон. Что было, в конце концов, извинительно – день выдался тяжелый. И он еще не кончился…
– Что там еще случилось, – раздался в трубке голос Кизима. – Ты не одна?
– Одна, совсем одна, – пыталась пошутить Маша, и в эту минуту в комнату вошел Вадим, застегивая молнию куртки.
На его губах уже не змеилась улыбка, с которой он слушал начало разговора. Шепнул Маше на ухо:
– Узнай, в какой больнице Дим Димыч. И про кассету. Хотя теперь я за штатом и не при делах, но по старой памяти…
И тут Машу как пробило. Ну да, конечно, как она сама не вспомнила, не догадалась:
– Лев Борисович, а наши кассеты?! У Сулевы была сумка с кассетами. Что с ней?
Естественно, Лева ничего не знал о кассетах, да и не мог знать. Ни Маша, ни Сулева не успели рассказать ему о том совершенно фантастическом сюжете, который отсняли в Будапеште и работу над которым думали продолжить в Питере.
Договорились, что Маша подъедет на студию, а оттуда они с Левой отправятся навестить Сулеву. Дим Димычу относительно повезло: по «скорой» он попал в хирургию Военно-медицинской академии.
– Подбросишь до студии? – снизу вверх посмотрела Маша на Вадима.
– Почему нет? – ровным голосом спросил он.
Слишком ровным, отметила Маша, спрыгивая с дивана. Ее полусапожки успели подсохнуть. Зато душа отсырела от удерживаемых слез:
– А ты поедешь к Димычу?
Токмаков снова противно ухмыльнулся:
– Разве только для того, чтобы доставить удовольствие твоему Леве… Нет, конечно, раз вы туда собрались. Расспросишь Сулеву сама. Все, что тот запомнил, – сколько было нападавших, не узнал ли кого, какие приметы. Потом отзвонишь мне на мобильный. Только не затягивай.
– Ты думаешь, что это… Что это было неслучайно?
Пискнула, разряжаясь, батарея ее мобильника, и она раздраженно отключила аппарат:
– Поговорить не дает!
Вадим пожал плечами:
– Просто так, на удачу, автобусы не стопорят. Ты же не веришь в басни про криминальную столицу? Нет, нужна причина, наводка. Если все, что ты мне рассказала про хитрую установку, – правда…
– Неужели ты думаешь, будто я все придумала, чтобы… – и, не находя слов, Маша кивнула на продавленный диванчик.
– Ты – нет, но еще ведь есть Коряпышев. Одной из его любимых фраз была, что оперативник без фантазии, все равно что парашют без вытяжного кольца.
– Вы что – знакомы?!
Вадим дернул щекой, – прежде Маша не замечала за ним такого:
– Что тут удивительного? Люди из «системы» часто пересекаются.
Маша рассмеялась – чуть нервно. Ну да, она чуть подзабыла расхожую в Петербурге присказку, произносимую всякий раз, когда выяснялось, что у тебя с собеседником куча общих знакомых: город-то большой, да прослойка маленькая!
Теперь эту поговорку выучили и в Москве, имея в виду прослойку петербуржцев во властных коридорах столицы. Причем большинство из них как раз выходцы из спецслужб – узкого круга посвященных. Из «системы», как сказал Вадим.
Так было всегда, только раньше об этом вслух не говорили. И сейчас Маша тоже промолчала, вспомнив, что бывший шеф Токмакова генерал-лейтенант Георгий Полтавченко сейчас занимает пост полномочного представителя Президента России в Центральном федеральном округе.
Да и первое лицо… Он ведь тоже вышел из чекистской шинели и сейчас продолжает дело, которому его учили, – вербует помаленьку высших правительственных чиновников других стран. Во всяком случае, в Германии, как убедилась Маша, осечки не вышло. Там Путина уважают, хотя и помнят его славное боевое прошлое подполковника КГБ.
Коряпышев, как догадывалась теперь Маша, тоже был одним из путиных – многочисленных резидентов могущественной спецслужбы, работавших по всему миру. Только Коряпышев был «Путиным», которому не повезло.
А сейчас выясняется, что он был еще и фантазером, господин Светозар Коряпышев. Но за фантазии сейчас людей не убивают. Пока…
Вадим достал из ящика стола бутылку без малейшего намека как на акцизную марку, так и на региональный контрольный знак. Откупорил, взболтнул, с подозрением колупнув ногтем отклеившуюся этикетку, возвещавшую миру, что содержимое поллитровки изготовлено по старинным монастырским рецептам. Но отступать не стал, и прозрачная жидкость перебулькала в три стакана.
Третий, за неимением хлеба в холостяцком хозяйстве, он накрыл сухой галетиной.
– Пусть земля тебе будет пухом!
Маша не сочла нужным уточнять, что в данном конкретном случае речь идет о воде: Коряпышев без следа сгинул в желтых водах некогда голубого Дуная.
– Когда создавали нашу контору, первых оперработников переучивали в Центре подготовки Службы внешней разведки, – сказал Токмаков, пригубив свой стакан. – Коряпышев там преподавал.
Маша тоже выпила. Вкус водки был чистым, с полынной горчинкой. Косо приклеенная этикетка, похоже, не врала. Это на Западе в красивой обертке втюхивают разную бодягу. В России дело обстоит так же. Но что, в конце концов, важнее: форма или содержание!
Она поймала себя на том, что общение с Токмаковым – всего каких-то полчаса – успело повлиять на нее. Или это оказывала свое благотворное воздействие русская водка – лучшее средство патриотического воспитания? Тогда почему «квасной» патриотизм? Сочинившие этот термин в позапрошлом веке «западники» явно ошиблись с напитком, паразиты! Как в Германии пиво – это образ жизни, так и в России водка – больше, чем напиток!
Маша поняла, что ненароком сделала крупнейшее историко-филологическое открытие. Оно тянуло сразу на докторскую. Хотя зачем ей диссертация? Слава богу, она без того уже была академиком одной из академий-«новоделов», которых расплодилось как собак нерезаных!
Но главное открытие этого вечера было еще впереди.
– Светозар Петрович преподавал нам минно-взрывное дело, – продолжил Токмаков эпитафию. – Ну и попутно учил уму-разуму. Биография у мужика богатая. Была…
Здесь Маша уже не выдержала:
– Зачем операм минно-взрывное дело! Или вы собирались «колоть» несчастных, вами задержанных, с помощью динамита?
Токмаков снова порадовал Машу кривой ухмылкой:
– Пока прецедентов не было. Но идея классная. Предложу руководству. Показатели явно пойдут вверх.
– Нет, я серьезно!
– Глупая, каждый опер должен иметь об этом представление. Вдруг кому-то взбредет в голову заминировать мою «Волгу»?
– У тебя завелась «Волга»? Какая?
– Как у Президента, – с неожиданной гордостью ответил Токмаков. – Газ-21.
– Если кто-то покусится на твою старушку… Тогда это явно будет голова с дыркой.
– А у нас и есть все пробитые. Это ты там в своих Европах поотвыкла.
Чтобы не думать, Маша выпила еще.
– Пошли, – сказал Токмаков, отбирая стакан. – Покажу машину, только с ней еще надо будет поработать.
К вечеру подморозило еще более основательно. Снег сыпался беспорядочными хлопьями, как труха из слежавшегося матраса.
– Хорошо-то как, – сказала Маша, полной грудью вдыхая воздух, напоенный выхлопными газами.
– Ничего хорошего, – возразил Токмаков. – Дорога скользкая.
– Ага, комплекс автомобилиста в действии. Ну, показывай свое приобретение.
– Наследство от дяди, – уточнил Токмаков, демонстрируя «Волгу», скромно притулившуюся к поребрику в конце длинного ряда иномарок на Измайловском проспекте.
В сумерках припорошенная снежком машина выглядела почти сносно. Разве только блестящая решетка радиатора на тонкий вкус смотрелась несколько вызывающе, напоминая разинутую акулью пасть. Причем акулы, только что приплывшей от протезиста-стоматолога, где ей на все зубы поставили стальные коронки.
– Твой дядя, вероятно, купил машину еще со Сталинской премии? – дипломатично поинтересовалась Маша.
– Тебя что-то не устраивает? – наивно спросил Токмаков, очищая ветровое стекло.
– Напротив. Веет… э-э… стариной.
Токмаков со скрежетом распахнул дверцу. На девушку повеяло пещерным холодом.
– Печку я не наладил, – честно предупредил он. – Пока.
Маша с опаской уселась на широкий диван, изображавший переднее сиденье. В конце концов, у нее была теплая дубленка, а с милым и в шалаше рай.
С милым? Ну да, с милым и хорошим, несмотря на род его занятий.
– Трогаемся! – заблаговременно предупредил Токмаков, включая передачу. «Волга» вздрогнула, лихо присвистнула (кажется, это был ремень вентилятора) и, распугивая грохотом иномарки (глушитель тоже пора менять), выехала на проспект.
Маша поискала привязной ремень, и, убедившись, что его нет, прижалась к Вадиму, чтобы было теплее. Мужественный – без трепа – профиль Токмакова рисовался на фоне заиндевелого окна, и впервые за полтора года их знакомства Маша поняла, кого именно Вадим напоминал ей все это время. Дон Кихота!
