— Но… нет, я совсем не голоден, — еще больше смутился Фаон. — Просто мне сказали, чтобы я сюда пришел…
— Ах, мой юный друг, скоро и ты поймешь, что за столом вовсе не обязательно только жевать и глотать пережеванную пищу, — весело воскликнул Алкей. — Можно получать наслаждение, пожирая друг друга глазами, особенно если находишься в обществе таких восхитительных женщин, какими окружила себя хитрая Сапфо. Но чтобы сразу не слишком жадничать и впопыхах такой красотой не подавиться, надо выпить хорошего вина, а то ведь от чересчур прекрасного можно ненароком и пострадать!
И Алкей протянул Фаону вместительный кратер с вином, разбавленным водой, сделав патетический вывод:
— Вино и красота — вот единственное, что делает людей по-настоящему счастливыми!
Фаон растерянно обвел глазами присутствующих, отыскал Сапфо, которая ободряюще ему улыбалась, и взял двумя руками увесистый сосуд, расписанный Глотис черным лаком.
Сапфо с интересом посмотрела на мальчика — как бы тот ни скромничал, но было заметно, что Фаон пил вино не в первый и, пожалуй, даже не в десятый раз в своей жизни.
Юноша делал это совершенно спокойно и красиво, совсем по-взрослому.
Интересно, где, когда и с кем он успел научиться искусству застольных возлияний?
Даже угрюмый Эпифокл, глядя на лучезарного мальчика, гордого тем, что его воспринимают как совсем взрослого, впервые за время завтрака невольно улыбнулся.
— Хм, когда я знал только твои стихи, но не знал, Алкей, тебя лично, я был уверен, что ты — старый пьяница, который только и делает, что хлещет фалерн целыми бочками и валяется пьяным в канавах, — проговорил Эпифокл, и окружающие, в том числе и сам Алкей, дружно рассмеялись, потому что вполне поняли, что философ имел в виду.
В самом деле, у всякого, кто хорошо был знаком с творчеством Алкея, создавалось ощущение, что для этого поэта все времена года и явления природы существовали лишь для того, чтобы имелся повод напиваться до полного бесчувствия вином.
Если шел снег и в реках застывала вода — то Алкей советовал всем, чтобы не замерзнуть, упиваться допьяна горячим вином, зарывшись с подружкой или с дружком в мягкие подушки, если вовсю светило жаркое солнце — поэт рекомендовал освежаться исключительно молодым, прохладным вином.
В дождливую осень вино следовало постоянно пить, не пропуская ни дня, чтобы прогонять подступающую к порогу тоску, а весной — для того, чтобы в каждом человеке тоже зажурчали веселые ручейки.
Если верить Алкею, утром только вино помогало мгновенно взбодриться, а зато ночью — крепко заснуть, на корабле его следовало принимать как лекарство от качки, пешеходу необходимо всегда держать во фляжке на ремне и следить за его убыванием с такой же тревогой, как за потерей сил у спутника, дома же Алкей тем более советовал постоянно держать вино возле своих губ — лизать, целовать и принимать в себя, как самое возлюбленное тело…
И так далее, и так далее — журчащим, хмельным потоком стихов.
При этом все близкие друзья Алкея прекрасно знали, что сам поэт потреблял в умеренных количествах и только самые дорогие, редкостные вина, которые ему присылали на пробу с разных греческих островов в бутылках с особым клеймом.
Алкей как-то даже специально объяснял Сапфо, что ему важна в поэзии «идея вина» гораздо больше, чем сам этот напиток на губах и на языке.
Не предавайся, друг мой, огорченью,Себе в тоске мы пользы не найдем.В одном есть лучшее спасенье —Упиться допьяна вином[9], —
с готовностью прочитал Алкей свои знаменитые строчки, обращаясь к Фаону и радуясь, что с появлением этого стеснительного юноши за стол откуда-то словно само собой пришло живое, непринужденное веселье.
— Друг мой, а ведь смотреть на тебя — это даже еще приятнее, чем пить вино, — щедро прибавил Алкей, улыбаясь и без стеснения разглядывая красавчика Фаона.
Сапфо невольно почувствовала укол ревности.
Да, конечно, она понимала, что сын маленькой Тимады на редкость хорош собой и, разумеется, может и должен нравиться окружающим, но все же не до такой степени!
Признаться, она не была готова к тому, что юноша так молниеносно и откровенно будет обращать на себя всеобщее внимание.
Казалось, все женщины и мужчины, о чем бы они сейчас ни переговаривались между собой за столом, буквально не сводили с Фаона взволнованных глаз и невольно обращали все свои речи именно в его сторону.
Даже Эпифокл, отставив в сторону тарелку с недоеденной полентой, теперь занимался тем, что, хмыкая, в упор рассматривал юного гостя, который уже перестал смущаться и теперь с отменным аппетитом уплетал зажаренную на углях рыбу, заедая ее зелеными листьями салата.
Или все это Сапфо только казалось?
Признаться, на некоторое время и она сама отвлеклась от оживленной беседы, завязавшейся между Дидамией и Глотис, а все свое внимание употребила на то, чтобы, наоборот, стараться… не смотреть в сторону Фаона.
Сапфо мысленно приказала себе: как бы велико ни было искушение любоваться оживленным и свежим, как весенний день, лицом юноши, но она, хотя бы одна из всех, должна глядеть совсем в другую сторону.
Но Сапфо тут же поняла, что нужно суметь найти в себе поистине неземные силы, чтобы справиться с такой задачей.
Даже глядя на Дидамию, возле которой сейчас в вольной позе возлежал сын Тимады, она боковым зрением улавливала немного угловатые, порывистые жесты Фаона, его улыбающееся лицо, по-детски сияющие любопытством глаза.
Сапфо время от времени даже мерещилось, что и сама она на самом деле сейчас почему-то сидит с Фаоном совсем близко, почти вплотную, ближе всех остальных…
Богу равным кажется мне по счастьюЧеловек, который так близко-близкоПред тобой сидит[10], —
выплыла откуда-то из внезапной тишины, которую почувствовала в себе Сапфо, новая строчка.
Да, ближе всех, прекраснее всех…
Но почему все же так ярко вспыхивает душа, когда сквозь странную, обморочную тишину вдруг доносится восхитительный, озорной смех Фаона? И почему в комнате внезапно делается так тихо, если Дидамия все время открывает рот и, по всей видимости, о чем-то увлеченно рассказывает слушателям?
Твой звучащий нежноСлушает голос.И прелестный смех…[11]
Сапфо постаралась запомнить эти строчки родившегося стиха и даже слегка потрясла головой, чтобы избавиться от наваждения, а потом, положив себе в рот несколько кислых гранатовых зерен, начала вслушиваться во всеобщую беседу.
