и бэ-тэ-эр, из которого высыпают люди — разглядывать, значит.
— Тебя хотели убить, — замечает голос подпола совсем рядом. — Интересно, почему?
— Хотела бы я это знать, — вздыхаю я. — Но пока никак…
— Ладно, там разберёмся, — решительно говорит офицер. — Пойдём на машинке кататься.
— На «бардаке»? — интересуюсь я, двинувшись в указанном направлении.
— На нём, — соглашается со мной подполковник. — На нём… Интересная ты девочка, Ершова.
— Обычная, — пожимаю я плечами, беря себя под жёсткий контроль.
Потом поплачу, а пока от меня опять ничего не зависит, и это раздражает просто до бешенства. С другой стороны, появись я чуть раньше и успей дойти до машины — тётя Смерть опять ругала бы царевну Милалику, а так потанцуем ещё. Может, хоть у военных будет безопаснее, хоть ночь переночую, а там буду думать, что делать и «куды бечь».
Дохожу до «бардака», меня никто особо не замечает. Привычно взлетаю наверх, чтобы опуститься на место стрелка. Башня у него необитаемая, но место есть, куда же без него. Так вот, падаю я в сиденье стрелка, рукой нащупываю джойстик и приникаю к оптике, пытаясь найти того, кто взорвал. Удача мне улыбается, я вижу хвостовые огни уезжающих машин. Понятно всё…
Не знаю, кто и что предложил дяде Саше, что он своего шофёра не пожалел, но от места отъезжает именно его машина. То есть он меня предал. Обидно на самом деле, просто до слёз обидно, но ожидаемо. Подкупить бандита довольно просто — деньги, услуги, ну или напугать так, чтобы боялся хрюкнуть. Вот бандит меня и слил. Кстати, отсюда я его достаю ещё, но делать этого не буду — умерла так умерла.
— Это тебя так весело в небо отправили? — слышу я голос.
— Слили, похоже, — киваю я в ответ, не отрываясь от оптики. — Шапки на мой размер не найдётся?
— Ша-а-апки… — тянет голос.
Я работаю по привычке в боевом режиме, то есть держу окрестности, при этом пулемёт смотрит туда же, куда мои глаза. Всякие горячие точки очень хорошо учат внимательно следить за обстановкой и не отвлекаться. Ну, тех учат, кому жить нравится, конечно. А шлемофон «шапкой» называют немногие, поэтому я опять засвечиваюсь как знакомая с терминологией.
* * *
— Здесь Мила, — привычно отжав тангету, сообщаю я. — Засада на два часа.
— Это наша засада, — отвечает мне голос командира. — Молодец, Мила.
Шлемофон на мой размер нашёлся, что говорит о том, что военные подготовились. На мой вопрос о позывных махнули рукой, потому я использую привычный, с именем моим совпадающий. Мы едем уже третий час, всё это время я сижу на месте стрелка, внимательно разглядывая окрестности. За это время идентифицировала две милицейские засады и одну военную. Военная оказывается нашей, поэтому я спокойно отворачиваю башню от них.
Как-то они мне слишком быстро доверились. Это необычно, а для военных — так и ненормально, но тем не менее. Кстати, старлей, командир машины — воин-интернационалист, это заметно не только по наградам, но и по некоторым повадкам. Вот почему он мне поверил и доверил пулемёт — это вопрос, ответа на который я не знаю. Едем мы, судя по всему, в военный городок, хотя мне больше кажется, что на военную базу, причём совсем непростую, учитывая, как мы по лесным дорогам пробираемся.
Переговоры я слушаю, при этом ничем они от привычных мне на марше не отличаются, а ведь на дворе у нас нынче Чечня, насколько я помню, только никак не соображу — первая или вторая, но это не суть важно, а вот боевой офицер в тылу — это интересно. Даже, пожалуй, слишком интересно. Но я молчу, всё, что мне необходимо знать, мне и так расскажут. Правда, я не жрамши, и организм категорически против этого факта. Ещё час езды — и попрошу хоть галету из эн-зэ, а то голова закружится. Непривычен этот организм к нарушению режима питания.
Получается, что я права, кстати. Убеждаюсь в этом через час, когда прямо посреди леса возникают зелёные ворота с красными звёздами на них. Вот что интересно — подпол с нами не поехал, просто сдал меня с рук на руки и распрощался. Что происходит, интересно? Совсем ничего не понимаю. Такого просто не может быть, потому что не может, и всё. Мы навскидку километров двести проехали, может, больше. И вот эти двести километров они ехали специально за мной?
— Из машины! — звучит команда.
Я дёргаю шлемофон из разъёма и покидаю машину прямо в нём. Привычка — вторая натура, ничего с ней не сделаешь. Оказавшись рядом с машиной, принимаю стойку «смирно» телом, а лицом — как по уставу Петра Великого положено. Стою, жду команды.
— Мила! — зовёт меня командир машины. — За мной!
— Есть! — реагирую я, двинувшись, куда показано.
Мы тормознулись на пороге парка практически, а ведут меня в направлении штаба, ну и контрразведка там же быть должна. Но вот контрразведка, допрашивающая десятилетнего ребёнка… Не гестапо, чай, так что сильно вряд ли. Мой желудок выдаёт звонкую трель, до старлея что-то доходит, потому он разворачивается на месте, направляясь в другую сторону. Я спешу за ним, потому что подозреваю, что там покормят. Так и есть — мы заходим в столовую.
— Баб Маша! — зовёт кого-то офицер. — Ребёнка есть чем покормить?
— Ребёнка? — удивляется женский голос. — Бог мой, худющая-то! Сейчас борщика нальём, две минутки, деточка.
— Садись, — улыбается мне старший лейтенант. — Баба Маша добрая, не пугайся её.
— Пока не бьют — бояться нечего, — вздыхаю я. — Товарищ старший лейтенант, а что дальше?
— Тут — не знаю, — качает он головой. — Сказано было только доставить.
Тут появляется дородная женщина с доброй улыбкой. Она несёт, кажется, огромную тарелку с борщом. И такая ностальгия меня берёт, что слёзы сами на глазах выступают. А она, кажется, всё понимает, ставит передо мной борщ, пододвигает поближе тарелку с нарезанным хлебом.
— Кушай, деточка, кушай, — вздыхает баба Маша, погладив меня по голове. И вот тут я понимаю, что жизнь у моего тела была совершенно грустной, потому что я тянусь за её рукой, тянусь, желая ещё ласки. Ну… ну пожалуйста!
— Серёжа, — с опасными интонациями произносит женщина. — Ты там скажи — обидят если сиротинушку, из
