зазубренным концом и глубоко вошло в его кисть между большим и указательным пальцами. Он поднял голову и увидел, что гость повернулся, пытаясь что-то сказать, схватил другую, целую бутылку, и, замахнувшись, ударил ею прямо ему в лицо.
Это было своего рода волшебство, - подумал он, - что может сделать простая стеклянная бутылка.
В одно мгновение лицо МакКанна было полно ярости и негодования, а в другое - удивления и боли, потому что вторая бутылка тоже разбилась, но на этот раз попав тому в челюсть, огромный осколок коричневого стекла пробил верхнюю губу и вышел через щеку, пенистая слюна и кровь смешались в ярко-розовую слизь, стекая по подбородку.
Он смутно слышал крик Кэт и глубокий страдальческий рев маленького человечка, но его мозг ревел еще громче: "Закончи, ты должен закончить!", даже когда МакКанн потянулся к нему. Он отшатнулся, упал на столик, тарелка с вчерашними объедками грохнулась на пол; вилка, которая была его целью, оказалась в его руке. Стивен поднялся с пола, когда МакКанн потянулся к нему – мужчина безотчетно все еще продолжал бороться. Размахнувшись, Стивен глубоко вонзил вилку в шею мужчины и крутил, крутил взад-вперед, погружая ее все глубже, пока руки МакКанна не сомкнулись на его собственных и не оторвали их от себя с неожиданной силой, вырвав вилку из своего горла и отправив ее в полет по комнате.
В горле мужчины раздалось рычание, кровь хлынула из раны, как первый пульсирующий оргазм Стивена, когда он был мальчиком. Кровь полилась из пробитой щеки и брызгала из горла на ковер и на экран телевизора, на котором сражался Джеки Чан, когда МакКанн, шатаясь, опустился на одно колено. А в ушах все еще стоял вой. Стивен вырвал осколок стекла из своей ладони, вырвал шнур питания тяжелой латунной лампы из розетки, стоявшей рядом с диваном, занес ее над головой и изо всех сил обрушил ее основание на лицо МакКанна, ударив его пятью фунтами[12] латуни. Звук, похожий на удар металла по шару для боулинга, отбросил того вбок на пол, кровь по широкой дуге забрызгала стену и зеркало над камином. Стив стоял над ним и бил его по голове. Он не знал, сколько раз, снова и снова, пока тошнотворные удары не стали постепенно мягче, пока тело не перестало дергаться, а поток крови не стал густым и вязким, как оползень. Пока он уже не смог поднять лампу и не рухнул на колени рядом с ним.
Он понял, что плачет, смотря на изуродованную голову убитого.
Встав на дрожащие ноги, он бросился к раковине и выблевал из себя ужин.
Включив кран и переключатель на утилизаторе, смыл кровь и промыл рану между большим и указательным пальцами. Другой рукой он побрызгал себе на лицо. Холодная вода, казалось, оживила его. Из пореза продолжала сочиться кровь, поэтому он обмотал его чистым полотенцем из ящика и, с помощью зубов и здоровой руки, туго перевязал.
Кэт все еще поскуливала, покачиваясь взад-вперед на диване. Смотрела в потолок. Ее лицо блестело от слез.
Казалось, что кровь повсюду.
Надо убраться, - подумал он.
Надо привести ее в чувство, убрать здесь все и избавиться от МакКанна. И тут ему пришла в голову мысль, что, тело МакКанна, может быть, ему еще пригодится.
Может быть, убийство МакКанна – это совсем не так и плохо. Его труп он мог использовать в своих целях.
Но сначала ему нужны были полотенца. Первым делом.
Обмотать трупу голову.
* * *
Внизу, лежа в Длинном ящике, она услышала незнакомый голос, громкий, возмущенный, и сначала подумала, что это включенный телевизор. Потом решила, что, может быть, это кто-то пришел за ней. Полиция. Кто-то. От этой мысли у нее заколотилось сердце. Затем несколько мгновений спустя она услышала борьбу. Ноги тяжело стучали по полу, разбивалось стекло, потом шум борьбы возрастал все сильнее и сильнее, и она мысленно ликовала:
Да! Взять их! Взять этих чертовых сукиных детей! А потом, пожалуйста, поторопитесь.
А потом наступила тишина.
Она колотила по ящику. Пинала его изнутри. И кричала, кричала...
Никто не пришел.
Она лежала здесь бог знает сколько времени, прислушиваясь к собственному дыханию. Она слышала, как по трубам течет вода, как изредка раздаются тяжелые шаги, и это было все.
Надежда ушла, как вода по трубам, оставив ее оцепеневшей и опустошенной.
Боль тоже вернулась.
В основном в груди. Но также болела спина, плечи и задница, прижатая к холодной твердой древесине. В ящике не было возможности устроиться поудобнее, не было возможности полностью расслабить ноющие мышцы. Внутри этого гроба сон приходил с молотком в руке, или вообще не приходил.
И снова ее жизнь свелась к ожиданию.
Сколько дней прошло? Один? Два? Уже три?
Когда она, наконец, услышала шаги по комнате, двигающиеся в ее сторону, то поняла, что они принадлежат похитителю, а не какому-то спасителю. В лучшем случае он пришел покормить ее или спросить, не нужно ли ей в туалет. В худшем - ее снова изобьют за какое-нибудь нарушение их долбанных правил, либо вновь наденут на голову ту чертову коробку. Она смирилась со всем этим.
Услышав поскребывание его пальцев на защелке и голос, который приказал ей надеть повязку на глаза, она сделала, что было велено, а затем ее вытащили из ящика.
- Встань.
У нее всегда немного кружилась голова после пребывания внутри. Она встала медленно и осторожно, прижав руки к голове, чтобы обрести равновесие, пока не почувствовала себя достаточно устойчиво.
- Надень это.
Сара почувствовала, как ткань, хлопок, слегка прижался к ее животу, и она потянулась к нему обеими руками, прижала его к себе, вдыхая чистый свежий запах. Она развернула ткань, повернула.
- В другую сторону. Ты перепутала. Это спина.
Она снова повернула ее.
Одежда! Он дал мне одежду!
Платье!
Она натянула его через голову и поморщилась, когда то скользнуло по ее израненной груди, но это было ничто по сравнению с ощущением, что она снова была одета. Возможно, платье было немного мешковатым, немного великоватым для нее, и да, так оно и было, поняла она, когда начала застегивать пуговицы. Но легкий тонкий материал был прекрасен на ощупь.
Платье с коротким рукавом. Она почти снова почувствовала себя человеком.
- Это тоже. Обуй.
Он протянул ей туфли. Ее туфли, которые она надела в клинику. Их привычность разрывала ее, как будто они принадлежали совсем другой жизни, реликвии какого-то смутно знакомого, но очень любимого прошлого.
