До газовой среды оставалось несколько часов полета, но казалось, что машина уже погрузилась в серебряное марево. Желтые и фиолетовые лучи тянулись вдоль хвоста ракетоплана расходящимися конусами.
Еще более удивительное зрелище представляло собой ядро кометы. Оно сверкало полированным золотом, бесчисленным скоплением алмазов, рубинов, изумрудов, гранями антрацита. Между глыбами вспыхивали молнии электрических разрядов.
Ядро все дальше уходило из поля зрения.
Усталость взяла свое. Бурдин, Лобанов и Светлана задремали. А когда они открыли глаза, на приборах, контролирующих состояние оболочки, испуганно вздрагивали черные стрелки. Оболочка нагревалась, чего никак не должно было случиться.
- Странно... - буркнул Иван Нестерович и сдвинул брови.
Светлана взялась за регулятор локатора и тотчас же ее волосы поднялись дыбом. Кончики пальцев начало неприятно покалывать, а в ногах ниже колен появилась непроизвольная нервная судорога.
- Модель дикобраза, - пошутил Игорь, но спутники ответили ему напряженным молчанием.
- Похоже, что мы попали в ионизированную среду, - проговорила Светлана. - Газ очень разрежен, а ионизация необыкновенная.
- Иван Нестерович... - штурман глазами показал на термоэлементы: температура на оболочке ракетоплана быстро повышалась. За десять минут она выросла до двухсот тридцати градусов, чего не случалось даже во время прохождения нижних слоев земной атмосферы. Происходило и непонятное и непредвиденное.
Ракетоплан пересекал хвост кометы. Теперь разноцветное сияние окутывало машину со всех сторон. Снаружи нарастал непонятный шум, напоминающий низвержение огромного водопада...
Бурдин сосредоточенно поглядывал на приборы. Потом он распахнул журнал и с лихорадочной поспешностью стал записывать показания приборов. Только на мгновение подумал он: не повернуть ли в сторону, прочь от этого загадочного места? И тут же все его существо решительно воспротивилось - он был не только командир экипажа, но и исследователь.
Почему нагревалась оболочка машины? Иван Нестерович попробовал провести аналогию с земной атмосферой. Ведь там тоже, начиная с высоты ста километров, идет повышение температуры от пятидесяти градусов ниже нуля до семисот градусов тепла на высоте тысячи километров. Такой резкий переход вызывается ионизацией воздуха вследствие непрерывной бомбежки его протонами и электронами, летящими со стороны Солнца. Однако эти семьсот градусов никак не сказывались на ракетоплане, когда он, возвращаясь из космических рейсов, шел на посадку.
Почему же здесь, в хвосте кометы, более разреженном, нагревается оболочка? Может быть, сказывается скорость движения? Нет, конечно, причина не в этом и едва ли удастся разгадать ее сейчас.
- Светлана Владимировна, - потребовал Бурдин, - не прекращайте наблюдений ни на минуту. Фиксируйте показания приборов.
- Не могу понять, в чем дело, - отозвалась Светлана. Ионизация становится все сильнее.
Игорь прислушивался к шуму снаружи. Теперь он напоминал штурману не водопад, а гудение трансформатора. Игорь поделился своими наблюдениями с друзьями. Светлана посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, что-то прикидывая.
В кабине становилось заметно теплее. Снаружи температура поднялась до пятисот сорока градусов. Оболочка из отличного теплонепроницаемого материала до сих пор ограждала экипаж от действия этой испепеляющей жары.
- Охладитель! - приказал Бурдин.
Игорь нажал кнопку. Прозрачная стена кабины помутнела. Охлаждающая жидкость заполнила капиллярную систему, не давая перегреваться оболочке ракетоплана.
Электромеры отмечали растущую ионизацию. Собственно, уже не ионизацию, а распад молекул на атомы и полное отщепление электронов от атомов. Газовая среда попрежнему оставалась чрезвычайно разреженной, но потоки протонов сгущались вокруг металлического тела машины. Вокруг "СССР-118" постепенно закручивался радужный смерч. Температура в кабине перевалила уже за тридцать. Бурдин первым принялся расстегивать ворот комбинезона.
- Не понимаю, - пробормотала Светлана, виновато поглядывая на конструктора, будто это она виновата в нагреве ракетоплана, - ничего не понимаю. Вокруг нас какая-то электрическая буря. Но что ее вызвало?
- И не была ли она уже до нашего появления? - добавил Бурдин.
- В меньшей степени, но уже существовала, а мы появились тут в качестве железного сердечника.
Машина гудела, словно негодуя на вертящийся вокруг нее вихрь. В шуме терялись звуки голосов. Становилось все жарче. Стрелки термоэлементов медленно, но непрерывно ползли по шкале. На наружной поверхности ракетоплана температура достигла восьмисот градусов и продолжала повышаться. Охладитель ограждал кабину, защищая людей от опасности изжариться живьем. Однако Бурдин со злостью думал о том, что не предусмотрел длительной работы охлаждающей системы. Расчет велся только для посадки на Землю, для преодоления слоя земной атмосферы, ничтожного в сравнении с толщей хвоста кометы.
Об этом знал Игорь, догадывалась Светлана. Тайком друг от друга они поглядывали на хронометр. Минуты тянулись медленно. Температура в кабине повысилась до сорока восьми градусов.
Игорь протянул руку и неторопливо, словно выключал приемник в своей комнате, повернул регулятор охладителя влево. Бурдин ничего не сказал, только мельком взглянул на девушку. Количество жидкости, поступающее в капиллярную систему, сократилось. В кабине сразу стало жарче. Светлане показалось, что где-то открыли заслонку большой пылающей печи.
- Однажды в Крыму, - сказал Игорь, - было так же тепловато. И я целый день провалялся на пляже. Знаете как загорел? Любо-дорого!
Голубое сияние за прозрачной стеной кабины становилось нестерпимо ярким. Иван Нестерович приказал одеть защитные очки. Создавалось впечатление, будто не огненные струи вращаются вокруг машины, а кабина вращается с бешеной скоростью. Светлана закрыла лицо ладонями; у нее закружилась голова.
- Светлана Владимировна, голубушка, - Иван Нестерович даже привстал, - не прекращайте наблюдений. Смотрите, сколько можете. С Земли этого не увидят. Или пустите, я сам.
Девушка задыхалась. Температура давно перешагнула за семьдесят. Хорошо, что здесь не было тяжести. Бурдину не потребовалось больших усилий, чтобы перенести Светлану в свое кресло. Только часовые механизмы самопишущих приборов, как ни в чем не бывало, продолжали постукивать в алюминиевых коробках. Жужжали скоростные телефотообъективы, запечатлевая голубые и бордваые полосы, оплетавшие кабину. Автоматы, равнодушные к жаре, не уставали записывать, отсчитывать, предупреждать о росте электризации, проделывая все это с невозмутимой деловитостью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
