Потом я взял из кладовой, где хранил для удобства подобного рода вещи, сигнальный фонарь, используемый мною в темные ночи при уборке канатов с палуб. Я зажег его и, чтобы не было видно света, опустил шторку. Затем я скинул ботинки и, словно внезапно осененный мыслью, схватил из подставки около бизань-мачты один из американских топоров с длинной ручкой — острое и ужасное оружие.
После этого мне пришлось успокаивать свою жену, уверяя ее, что не подвергну себя ненужному риску, если и впрямь столкнусь с опасностью; хотя и не знал, что, пожалуй, и не удивительно, какая новая опасность может грозить нам. Взяв фонарь, я стал тихо подниматься наверх через сходный люк. Я добрался до верха и уже намеревался ступить на палубу, когда кто-то схватил меня за руку. Резко обернувшись, я увидел, что за мной по лестнице поднялась жена, и по дрожанию ее руки, лежавшей на моей, догадался, что она ужасно волнуется.
— Милый, милый, не ходи туда! Не ходи! — горячо зашептала она. — Подожди до рассвета. Останься на ночь внизу. Ты же не знаешь, что может таиться в этом страшном месте.
Я положил фонарь и топор на палубу рядом с люком, а затем, прислонившись к нему, взял ее за руки и принялся успокаивать ее, гладить волосы, одновременно обводя настороженным взглядом окутанные темнотой палубы. Через минуту она пришла в себя и, послушавшись меня, когда я стал убеждать ее, что ей лучше побыть внизу, вскоре ушла, еще раз взяв с меня слово, что я не буду напрасно рисковать.
Когда она ушла, я, взяв фонарь и топор, осторожным шагом направился к борту судна. Здесь я остановился и внимательно прислушался, ибо находился как раз над тем местом по левому борту, где в основном и слышал постукивание и те ужасные удары; но я, хотя и слушал, как уже сказал, очень внимательно, ничего не услышал. Вскоре я поднялся и прошел к срезу полуюта. Здесь, облокотившись на леер, я прислушался, окидывая пристальным взором тускло освещенные главные палубы, но так ничего не увидел и не услышал. Не то чтобы у меня было основание ожидать увидеть или услышать нечто необычное на борту судна, ибо весь шум рождался за его бортом и, более того, ниже ватерлинии. Однако в том душевном состоянии я больше воли давал воображению, нежели здравому смыслу; ибо те странные глухие удары и стук, раздававшиеся снаружи в этом мире одиночества, произвели на мое воображение столь сильное впечатление, что мне стало казаться, будто ко мне из каждого затененного уголка на этих тускло освещенных палубах подкрадываются неведомые и страшные существа.
Потом, когда я все еще прислушивался, не решаясь, неудовлетворенный результатами своего осмотра, спуститься на главную палубу и бросить это занятие, я вновь услышал слабое, но отчетливо раздававшееся в ночной тишине постукивание.
Я выпрямился и прислушался, но ничего не услышал. Тогда я снова оперся о леер и пристально посмотрел вниз на главную палубу. И опять услышал постукивание. Тут я понял, что стук передается по лееру через железные пиллерсы, которыми он крепится к судну. Я повернулся и очень осторожно, тихо направился к корме. Остановившись в том месте, где я впервые услышал постукивание, я нагнулся и приложил ухо к лееру. И вновь очень отчетливо услышал эти звуки.
Немного послушав, я выпрямился и откинул часть просмоленного защитного полога, закрывавшего отверстие в левом борту, через которое мы выбрасывали мусор; для удобства они были проделаны в обоих бортах. Я сделал это очень тихо, а затем, высунувшись из отверстия, уставился на окутанные мраком заросли. И тут же услышал тяжелый, приглушенный, смягченный водой удар. Мне показалось, что в темных, мрачных зарослях травы что-то происходит. Я поднял шторку на фонаре и направил луч света в окружавший мрак. На какое-то мгновение мне почудилось, что там движется множество каких-то существ. Однако я только и успел разглядеть, что они овальной формы и белого цвета, ибо при вспышке света они исчезли и внизу виднелись лишь темные, бурые скопления водорослей.
Однако они произвели сильное впечатление на мое взбудораженное воображение — впечатление, являвшееся, возможно, результатом болезненного состояния, порожденного длительным одиночеством; но, тем не менее, мне на мгновение показалось, что на меня из травы смотрит множество бледных мертвых лиц.
Некоторое время я смотрел на освещенный кружок водорослей, однако мои мысли были в таком беспорядке и смятении, что я, поглощенный тем, что открылось моему внутреннему взору, едва ли что замечал перед собой. И вот из этого хаоса возникли причудливые и жуткие воспоминания — о вампирах, нежитях. В тот момент, когда я поддался страху, все казалось возможным. Лишь тот, кто утратил связь с другими людьми, затерявшись среди невыразимого одиночества громадных покрытых илом и водорослями просторов Саргассова моря, вправе рассказывать о том, какие страшные существа населяют этот мир.
И вот когда я, высунувшись, так глупо подвергал себя не мнимым, как я убедился на собственном опыте, опасностям, я заметил странное и слегка волнообразное движение, всегда свидетельствовавшее о приближении гигантского осьминога. Я тут же отскочил назад и, задернув отверстие просмоленной парусиной, остался стоять на месте, испуганно озираясь по сторонам и освещая палубы дрожащими вспышками света. И все это время я прислушивался-прислушивался, ибо мне казалось, что какое-то ужасное существо что-то замышляет в ночной тиши и что оно способно в любой момент, приняв самый немыслимый вид, напасть на нас.
Затем в тишине послышался шепот, и я резко обернулся в сторону сходного люка. Там стояла моя жена; она протягивала руки и умоляла меня спуститься вниз. Когда свет от фонаря упал на нее, я увидел, что она держит в правой руке револьвер, и спросил, для чего он ей, и она ответила, что все время, пока я нахожусь на палубе, за исключением нескольких минут, понадобившихся ей для того, чтобы взять и зарядить оружие, она охраняла меня.
После этого признания, как нетрудно догадаться, я подошел к ней и, страстно обняв ее, поцеловал за любовь, руководившую ее поступками; после чего между нами завязалась тихая беседа: она просила меня спуститься вниз и закрыть дверцу сходного люка, я же отказывался, говоря, что слишком возбужден и потому не засну, что мне лучше побыть еще немного на полуюте. Затем, не успели мы еще договорить, я жестом призвал ее к молчанию. В наступившей тишине она, как и я, услышала его — медленное постукивание — тук, тук, тук, — раздающееся в темноте на главной палубе. Я почувствовал, как мною стремительно овладевает отвратительный страх, как моя жена, хоть ее и била небольшая дрожь, стиснула мне руку. Высвободив ее, я направился к срезу полуюта; однако она тотчас последовала за мной, моля меня о том, чтобы я, если не желаю сойти вниз, хотя бы никуда не ходил.
