Я кивнула.
— Я уверен, что ты никогда не ела карибские блинчики. — Он начал доставать из пакета продукты.
— И чем же карибские блинчики отличаются от некарибских?
— Мы добавляем в тесто кокосовое молоко. Вот так.
Он налил в миску кокосовое молоко, добавил немного обычного и перемешал.
— Теперь добавим сахар. Вообще-то, я всегда использую сахарную пудру, но сойдет и простой сахар.
Энрике стал перемешивать ингредиенты, закусив кончик языка, а я таяла как горка сахарной пудры в молоке. Прислонившись спиной к стене, я слушала его болтовню, не веря, что это происходит со мной.
— А это кофе. Я сварю тебе самый вкусный кофе на свете по рецепту моей тетушки. Тетя Жозефина — самая лучшая тетка в мире!
— А каким был твой отец? — ни с того ни с сего спросила я и пожалела, потому что лицо Энрике стало мрачным.
— Отца я очень плохо помню, он бросил мать, когда мне не было шести, а мама умерла, когда мне было двенадцать.
— Прости, я не хотела…
— Мой отец — сын француза и индианки, а мать была чистокровной португалкой, красивой как богиня. Когда матери не стало, Жозефина стала заботиться обо мне.
Он протянул мне потертую фотографию. На нем была женщина лет пятидесяти, красивая полная негритянка, в бирюзовом бала хоне с вышитыми на груди цветами и лиловом тюрбане.
— А на тетушку ты явно не похож. Она и правда твоя тетя?
— Тебя смущает, что она чернокожая?
— Ну да.
— Она была женой брата моей матери. У них с мужем не было детей, и она с детства нянчила меня. И хотя мы не родные по крови, но я ее очень люблю. Характером своим я обязан именно ей. Ни один отец не воспитает так, как она.
Энрике поцеловал фото и спрятал в бумажник. Он убрал волосы в хвост и стал жарить блинчики. Потом сварил кофе и разлил по чашкам. Я наблюдала за происходящим, не веря своим глазам. У меня было полное ощущение того, что я снимаюсь в мыльной опере и вот-вот режиссер крикнет: «Стоп! Снято».
Мы присели за столик на балконе и приступили к завтраку. Аппетит и правда был звериный, особенно если учесть, что вкуснее блинчиков я не ела никогда в жизни, а кофе по рецепту тети Жозефины был просто бесподобен.
— Ты чем-то расстроена? — спросил Энрике.
— Нет, — ответила я, не зная, как начать разговор о презервативах.
— Я все вижу, не тяни, скажи сразу, особенно если дело во мне… — Он прищурил глаза.
— Все дело в том, что мы, кажется, не воспользовались презервативами, — сказала я, не глядя на него.
— Фу-ух, ну ты меня напугала, Анита! И это все? — удивился он.
— А что, по-твоему, этого мало для беспокойства?
— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, я все контролировал.
Я подавилась эмоциями, пыталась сдержаться, но не получилось.
— Как ты можешь быть уверен?! — вспылила я. — Сколько раз у нас это было? Пять, шесть или десять? Я лично не помню.
— Успокойся, я не стал бы…
— Да, да, знаю я! Меня через три дня здесь не будет, поэтому можешь говорить что угодно. Я всего лишь туристка, скоро ты вообще забудешь, как меня звали!
Его лицо вдруг стало серьезным.
— Ты не права.
Я махнула рукой.
— У тебя нет оснований говорить мне это. Я не сплю с каждой встречной смазливой бабенкой. — Он бросил салфетку, вышел с балкона и направился к двери. — И еще, — он обернулся, — можешь не сомневаться, я ничем не болен. Знаешь, я думал, что мы занимались любовью, а это не должно было быть так: потрахались и разбежались… — Энрике задержался на пороге. — Мне казалось, ты особенная, а ты… такая же, как все.
Он хлопнул дверью так, что все мысли в моей голове обрушились, как осколки битого стекла. Наступил душевный паралич.
Сейчас я не понимала что происходит. Мне казалось, что если в ближайшие десять минут что-нибудь произойдет, то голова у меня просто взорвется. Перед глазами пронеслось слайд-шоу последних трех дней, а в ушах звенели последние слова Энрике.
В один момент я поняла, что готова ради этого мужчины на многое. И в первую очередь готова наступить на горло своей гордости. Это не важно, что через несколько дней сказка закончится, потому что эта сказка гораздо более правдива, чем та жизнь, которую я вела раньше. Сейчас все ценности, над которыми я так тряслась в последние годы, стали ничтожными, все цели потеряли свою актуальность.
Я понимала, что для меня важны только эти несколько дней здесь. Важны больше, чем целая жизнь до этого, даже если потом в моей жизни больше ничего не произойдет. Важно только то, что сейчас. Коряво, но, надеюсь, понятно, что я хотела сказать.
Я сидела на полу своего белоснежного балкона, обращенного к морю, и слезы текли по моим щекам. Мне показалось, что до этого момента я не жила и не чувствовала вовсе, а теперь словно прошла анестезия, и я почувствовала боль, и мне она доставляла удовольствие. Вот потешились бы коллеги с работы, видя, как «снежная королева» рыдает словно школьница, схватившись за сердце. Упоение жалостью к себе продолжалось еще минут десять, после чего я решительно встала. Что мне всегда нравилось в себе и бесило одновременно, так это то, что у меня никогда не хватало терпения как следует пострадать.
Это как-то не по-женски. То ли дело посидеть взаперти три-четыре дня, пожаловаться подругам… а я пару часиков пострадаю, поужинаю и спать, а наутро в голове всплывает все тот же вопрос: «А что, собственно, такого трагичного произошло?»
Едва случалось то, от чего мне хотелось лезть на стену, как на смену отчаянию всегда приходило желание драться до последнего.
В голове появляется целая вереница вариантов ответа на вопрос «что делать?», и единственное, что требуется, — выбрать тот, что отвечает банальному, но верному правилу — «цена—качество».
Глава 10
Я семенила по мощеной улице, не обращая внимания на ноющую боль в ноге, и злилась на себя за тот бардак, который царил сейчас в моей глупой белокурой башке.
«Даже если я вдруг беременна — это не страшно, — думала я. — Все рано или поздно становятся матерями. По крайней мере, ребенок будет красивым! Да и пора уже… Дура!» — я хлопнула себя по лбу.
Трудно объяснить женскую логику, но я сейчас уже беспокоилась о том, что могу быть не беременна! Это как раз тот феномен моей личности, о котором я говорила в конце предыдущей главы.
За последние пять минут я уже представила, как рожаю этого ребенка, как акушерка кричит мне: «Давай тужся, он уже выходит!» Рядом Энрике в голубом флизелиновом чепчике с камерой в руках. Потом семейное фото… Черт! Блондинки и правда редкие дуры! Но в ход моих позитивно-бредовых мыслей вмешались воспоминания о том, что я сделала аборт в восемнадцать, о чем потом не раз жалела.
