Затем Эмма повернулась туда, где только что стояли молодые люди, и увидела, что место своих товарищей занял Филип Корвизер. Обеими руками юноша судорожно вцепился в веревку, ограждавшую место для обвиняемых. Держался он напряженно-прямо, высоко подняв голову, но в остальном выглядел крайне измученным и, кажется, едва стоял на ногах. Кадфаэль догадался, что мертвенная бледность парнишки следствие тяжелого похмелья: перебрал накануне дешевого вина, вот теперь с непривычки и мается. Эмма же наверняка решила, что это результат страшного удара, усугубленный душевными муками. Она сама побледнела и смотрела на паренька с искренней жалостью, хоть он и был ей чужим. Но ведь она видела, как он упал под ударом дядюшкиной дубинки, и помнила, как боялась, что этот удар окажется смертельным.
Как Филип ни хорохорился, он представлял собой плачевное зрелище. За ухом его запеклась кровь, а лучшая одежда была измята, порвана и вдобавок перепачкана рвотой. Парнишка пытался держаться молодцом, но это давалось ему нелегко. Когда он вдруг увидел отца, терпеливо дожидавшегося среди собравшихся в зале, щеки его побагровели. Больше он в сторону отца не смотрел и не отводил взгляда карих глаз от шерифа.
Услышав свое имя, Филип откликнулся громче, чем следовало, видимо, от нервного напряжения. Он признал, что накануне перепил, а потому смутно помнит даже обстоятельства своего задержания, но пообещал правдиво и без утайки ответить на все обвинения.
Нашлось несколько свидетелей, подтвердивших, что именно Филип являлся вожаком и заводилой столь постыдно закончившегося предприятия. Он возглавлял группу юнцов, пересекавших мост, он подал знак, по которому компания разделилась, и, тогда как часть его сотоварищей двинулась вдоль предместья, сам он с оставшимися приятелями спустился к пристани и затеял ссору с купцами, разгружавшими товары. До этого момента все свидетельства совпадали, но относительно дальнейших событий существенно рознились. Кое-кто утверждал, что юнцы сразу же принялись кидать товары в реку и в гуще схватки находился Филип. Двое пострадавших купцов, кипя от негодования, божились, что именно он напал на мастера Томаса и заварил всю эту бучу. Поскольку все имели право высказаться, Хью Берингар придержал выступление своих свидетелей напоследок.
— Милорд, — заявил он после того, как торговцы закончили свои обличения, — здесь присутствует племянница покойного мастера Томаса, а также два человека, которые вмешались в ссору, а впоследствии еще и помогли спасти многое из того, что было сброшено в реку. Это благородный Иво Корбьер из манора Стэнтон Коббольд и брат Кадфаэль, помогавший в тот день одному валлийскому купцу, не знающему английского языка. Все случилось у них на глазах, и лучше обстоятельств дела не знает никто. Желаете ли выслушать мистрисс Вернольд?
До этого момента Филип и не замечал, что девушка находится в зале, и, лишь услышав ее имя, растерянно оглянулся. Когда Эмма смущенно поднялась, чтобы предстать перед шерифом, лицо юноши залилось краской от шеи до корней волос. Он поспешно отвел от нее глаза, желая, как подумал Кадфаэль, чтобы земля разверзлась и поглотила его. То, что ему пришлось предстать в столь неприглядном виде перед множеством сограждан, парнишка еще мог снести, но опозориться на глазах у такой красавицы было свыше его сил. Он едва не сгорел от стыда. Присутствие Эммы смутило его больше, чем вид удрученного до крайности отца, и юноша вконец пал духом. Бросив на него сострадательный взгляд, Эмма отвела глаза и посмотрела на шерифа, который ответил ей участливым взором.
— Была ли необходимость приводить в замок мистрисс Вернольд, у которой такое горе? — спросил он. — Вы могли бы не приходить сюда, — обратился он к девушке. — Думаю, нам хватило бы свидетельства лорда Корбьера и этого доброго брата.
— Я сама вызвалась прийти сюда, — заявила Эмма негромко, но твердо. — Заверяю вас, никто меня не заставлял. Таково было мое собственное решение.
— Ну, ежели так, я могу лишь поблагодарить вас. Вы слышали, что обо всем, случившемся до того, как эти молодцы спустились к пристани, все свидетели рассказывают одинаково, а дальше их показания заметно расходятся. Вы были там. Позвольте узнать о том, что произошло у вас на глазах.
— То, что этот юноша был предводителем всей компании, сущая правда. Он обратился к моему дядюшке, как мне кажется, потому, что счел его самой важной персоной среди купцов, но говорил громко и внятно, так что его могли слышать все торговцы на пристани. Я бы не сказала, что в его словах содержались какие-либо угрозы: он жаловался на то, что город потерпел немалый урон, аббатство же за право проведения ярмарки платит очень мало, и просил, чтобы все мы, приехавшие на торг, признали правоту горожан и, вместо того чтобы вносить пошлины и сборы в казну аббатства, уделили десятую часть в пользу Шрусбери. Дядюшка же считал, что надлежит строго придерживаться хартии, ни о каких уступках он и слышать не хотел, а потому велел молодым людям убираться прочь. Но этот юноша не послушался, а продолжал спорить и настаивать на своем. Тогда дядюшка отмахнулся, повернулся к нему спиной и собрался уйти. Ну а паренек — тот, что сейчас под стражей, — попытался задержать его и ухватил за рукав. У дяди под рукой оказалась палка, он развернулся и с размаху ударил юношу. Думаю, дядюшка решил, что тот хотел напасть на него.
— А разве не так? — с некоторым удивлением в голосе спросил шериф.
Девушка бросила один быстрый взгляд на юного узника, обернулась в поисках поддержки к брату Кадфаэлю и, помедлив немного, ответила:
— Нет. По-моему, нет. Конечно, молодой человек рассердился, но он не сказал ни одного худого слова и не делал никаких угрожающих движений. Но дядюшка испугался и ударил его, и сильно. Удар свалил несчастного с ног, и он едва не лишился чувств. — На сей раз Эмма внимательно посмотрела на Филипа и увидела, что юноша воззрился на нее широко раскрытыми глазами. — Вот видите, у него ссадина на левом виске. Это отметина от удара.
На густых рыжеватых волосах Филипа запеклась кровь.
— А не пытался ли он потом отплатить за удар? — поинтересовался Прескот.
— Куда там, — просто ответила девушка. — Он ведь был наполовину оглушен и даже подняться не мог без посторонней помощи. Но тут остальные начали драку и стали бросать товары в реку. А к этому юноше подошел брат Кадфаэль, помог ему подняться и подвел к друзьям, которые и увели его с причала. Я уверена, что самостоятельно он и двинуться бы не смог. Похоже, он даже не понимал, что случилось.
— В то время, возможно, так оно и было, — рассудительно заметил Прескот, — но позже, вечером, он пришел в себя да еще и напился, в чем сам сознается. Может быть, тогда он и задумал поквитаться с мастером Томасом.
— На сей счет я ничего сказать не могу. Но тогда, на пристани, мой дядя замахнулся на него снова и, если бы я его не остановила, возможно, даже покалечил бы беднягу. Такое вовсе не в характере дядюшки, совсем на него не похоже, но он растерялся и был вне себя от ярости. Брат Кадфаэль может подтвердить правдивость моего рассказа.
— Подтверждаю, — промолвил монах, — все чистая правда от первого до последнего слова.
— А вы, лорд Корбьер?
— Я так же ничего не могу добавить к тому, что поведала нам мистрисс Вернольд. Как этого смутьяна уводили его приятели, я видел, а что с ним стало потом, мне неизвестно. Но здесь присутствует мой слуга, Турстан Фаулер, который утверждает, что вечером встречал его в таверне, что на углу возле ярмарочной площади. Должен сказать, — добавил Иво с брезгливой гримасой, — что, по моему мнению, Турстан помнит о событиях минувшей ночи немногим больше вашего узника, поскольку мы подобрали его после одиннадцати и, судя по всему, к тому времени он давно уже был мертвецки пьян. Я запер его на ночь в аббатстве, в келье для проштрафившихся братьев. Но он проспался и уверяет, что голова его прояснилась, вроде бы он может припомнить все, что видел и слышал. Поэтому я решил — пусть этот бездельник сам все вам расскажет.
Сокольничий неохотно, бочком выступил вперед, поглядывая из-под густых сдвинутых бровей. Похоже, голова у него еще гудела.
— Ну, — хмуро взглянув на парня, спросил Прескот, — что ты можешь нам сообщить? Выкладывай.
— Милорд, вчера вечером мой хозяин лорд Корбьер строго-настрого запретил мне покидать аббатство. Но я-то знал, что он допоздна будет осматривать окрестности, вот и осмелился нарушить приказ. И занесла меня нелегкая в таверну Уота, что у ярмарочной площади. Там-то я и встретил этого парня. Пил он, скажу я вам, со мной наравне, а я не дурак выпить и по большей части не теряю головы от хмельного. В таверне было полно народу, так что, думаю, многие подтвердят мои слова. Тот малый все сетовал, как ему по голове досталось, и всячески поносил своего обидчика. Божился, что непременно посчитается с ним еще до рассвета. Вот и все, что я могу рассказать, милорд.
