Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный старый календарь. Стоят по верстаку какие-то ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе в матерчатой обмотке. Пахнет маслом и бензином.
Мужики тянут ко мне стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это — Хохол? А ты — Пашка, что ли? Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной мордой — наш сержант?
Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему и когда. Чешется, зараза. Привычно чешу палец о потертые и промасленные штаны. Татуировка на правой — синее солнце встает над горизонтом. Это еще откуда? У меня — татуировки?
— Ты тут совсем очумел со своими мужиками, — кричит неприятным голосом какая-то растрепанная женщина из открытых ворот. — Все мозги уже пропил? Как за внучкой поедешь?
Как я за внучкой поеду? Как? За внучкой?
— Мария! Машенька! — кричат мужики. — Отлично сегодня выглядишь, бабуся! Садись с нами! За внучку, чтобы здоровая она была!
Она деланно смущается, но видно, что «бабуся» ей нравится. Она, понимаю я, действительно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет нянчить и тетешкать. Давно уже хочет.
А я что же? Я-то хочу внуков?
Внучка… У меня внучка. Это же что значит, у меня есть дети, выходит? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, как минимум один деть. Иначе — откуда бы тогда была внучка? Кто же у меня, интересно, сын или дочь? Как же быстро растут дети. А когда была свадьба? Кстати, а моя-то собственная свадьба — была она? Вот с этой вот… Как они говорят — Мария?
— Маш, — медленно выталкивают онемевшие губы. — Ты уж не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я теперь — дедушка. Не пацан какой.
— Ну, за деда с бабкой, — поднимается толстый сержант.
— Пля…, — плямкаю я губами. — Сержант, пля… Сколько всего тех банок было?
— Две, а что? — удивляется он. — Я одну всего взял.
Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой самой банке утопил?
Я молча бью рукой со стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на грязный деревянный пол, прижатый мужиками.
— Все уже, все… Спокойно, Длинный. Руку, руку ему держи! Ишь, какой норовистый стал. Резкий какой. А помнишь, в армии-то был он спокойный-спокойный…
Голоса уплывают в темноту.
И все-таки эта вишневая была на спирте!
Дело на миллион
— Шеф! Свободен? Дело на миллион рублей!
В приоткрытую дверцу старой «шахи» заглядывал растрепанный и слегка запыхавшийся молодой парень. Хотя, приглядевшись-то, не очень он и молодой. Просто есть такая природа людей, которые в детстве выглядят солидно и немного старше своего возраста, а чем старше становятся, тем моложе выглядит. Как будто настоящий возраст все время где-то около тридцати — тридцати пяти. А этому… Кузьмич оценивающе окинул его взглядом: пожалуй, даже за сорок будет. Не парень давно.
— Ну, садись, раз на миллион…
Кузьмич давно уже вышел а пенсию. У него льготная была — подземный стаж, горячий цех, «севера» всяко. Как только возраст подошел, и стаж совпал — сразу и ушел с работы. Не сильно-то, кстати, уговаривали его остаться.
Бывают такие люди, что вроде работают, работают, тянут свои обязанности, выполняют все чисто и аккуратно, так что не к чему прицепиться, а вот вздумай уйти — с радостью провожают. И не то чтобы склочный какой или там с начальством ругался, или вовсе — пьяница. Просто — не удерживают таких.
А выйдя на пенсию и посидев пару месяцев дома, Кузьмич вдруг заболел. Молодой врач, приехавший по вызову, не стал колоть лекарства и выписывать рецепты. Он просто объяснил, что все болезни — это психосоматика. Вот такое умное слово он выучил на последнем курсе, видать. И все от этой самой психосоматики. Нет-нет, вы не псих, это совсем о другом! Организм, мол, привыкает к режиму, даже к самому жесткому и неудобному. И внезапная смена режима вызывает срыв. Психосоматика, ясно? Надо опять рано вставать, делать зарядку, выходить и работать. Режим нужен. График.
Вот Кузьмич, подумав, и начал «таксовать». Не так даже деньги были нужны, как занятость. Да еще такая, чтобы ни от кого не зависеть.
Он нашел — даже и не слишком старался, чтобы найти, в сущности — старшего на «точке», заплатил взнос, поставил мужикам «после работы». И влился, таким образом. Точка у него была на Калужской, недалеко от метро. Как раз там, где стоял народ у автобусной остановки, а позади нее кипели жиром вечно горячие куры на гриле.
— Куда ехать-то?
Пауза затянулась. Пассажир уже уселся, обстоятельно поворочался в кресле, огляделся и пристегнулся ремнем, подергав его для проверки.
— На вокзал!
Хм… На вокзал. Не местный, похоже. Не москвич.
— На какой вокзал?
— А мне все равно, — радостно улыбнулся тот всем своим молодым розовым лицом.
Похоже, все же парень, не мужик. Вон, розовый и гладкий какой. И зубы на зависть, как в кино…
Кузьмич потерял зубы на Чукотке. Там работал за неплохие деньги и за хороший стаж. Вроде и питания всегда хватало, и всякие деликатесы вроде икры и красной рыбы — вволю, а зубы пришлось прямо там, на месте, менять на золотые. Можно было пластмассу белую, но пластмасса была слишком уж нестойкая — народ жаловался. Это теперь вон керамику ставят, так она крепче даже обычного зуба.
Денег на желтое хватило, и теперь по улыбке Кузьмича сразу вычисляли «свои». За своего он был и у цыган, и у каких-то кавказцев, сразу пытавшихся заговорить с ним по-своему. Кузьмич хмуро такие разговоры сразу прекращал и молвил сурово:
— По-русски говори!
— Ай, маладец! Правильно! Язык знать надо! — тут же кричали чернявые «свои» с полным ртом «рыжевья». — Где зубы ставил? Э?
— Чукотка.
— Ай, маладец! Земляк! — и даже накидывали «земляку» чуть сверху. «На машину» — смеялись.
А что с машиной? Купил еще по открытке, заработав за долгие полярные ночи. Шестерка была тогда лучшей. Да она и сейчас среди тех, что с ручной коробкой передач — не худшая. И надежность опять же. Все, что могло поломаться, ломалось в первый год эксплуатации, пока была гарантия. А потом уж Кузьмич и сам мог, где приварить, а где и просто на проволоку посадить. Машина ходит, кресла не дырявые, пороги не проржавели. Чего еще надо?
— Говори точнее, куда везти. Я так не умею — на любой.
— Ну, давай тогда… Давай на самый дальний, что ли. Вот отсюда, какой самый дальний — туда и давай, — широко улыбался пассажир.
Обкуренный, что ли? Или еще что… А хотя — какая разница? Слева под сиденьем у Кузьмича лежала большая отвертка. А под левой ногой — монтировка. Он давно никого не боялся и опасался только за машину. Купить новую даже на свою не саму маленькую пенсию он бы уже просто не смог. А залезать в кредиты не считал возможным при своем возрасте.
На дальний? Это значит, на Савеловский, если ехать правой стороной. Раз о цене не спрашивает, значит, заплатит, сколько скажешь. Ну, поехали тогда.
— А что такой хмурый? — скалился пассажир.
— Чего?
— Ну, недовольный вы какой-то. Случилось у вас что? Или просто так?
— Просто так, — процедил Кузьмич.
— Или здоровье? — не унимался пассажир. — Почки и печень? Или спина? Угадал? Спина, да? Это от вождения.
— От старости это, — буркнул недовольно.
— Да какая же старость в шестьдесят? В шестьдесят только жизнь начинается! Свобода, воля и покой. И никаких обязанностей.
— Шестьдесят пять! — выпрямился гордо Кузьмич.
Все-таки еще нормально выглядит, раз меньше дают. Да и сам не забывает рекомендаций врача, соблюдает режим и порядок, бреется регулярно и в парикмахерскую — раз в месяц, как по расписанию. Хотя, да — глянул он в зеркальце — седина не молодит.
— Шестьдесят пять! — уважительно присвистнул молодой. — Хотел бы я вот так, как вы, в шестьдесят пять-то!
— Все еще будет. И шестьдесят пять — будет.
— Правда? — обрадовался чему-то пассажир и даже засмеялся от радости.
Когда смеются от радости — это совсем другое дело, чем когда от щекотки или просто из вежливости, чтобы начальству потрафить, старый анекдот вдруг вспомнившему.
Нет, все же надо его побыстрее довезти. Нефиг кататься по городу. Вон, поговорить хочет, а Кузьмичу сейчас как-то больше тишина милее. А если побыстрее, то вот сюда… Потом по-во-рот, а тут чуть подрезать под истеричный гудок блестящей свежим лаком «дамской» машинки, свернуть во двор и выехать к арке.
— Ну, вот. Тут три вокзала — выбирай, какой хочешь.
