Как назло, куда-то отец с Ормом отошли! Кажется, кто-то из искателей поймал воришку, требовалось разобраться. А я осталась один на один с покупателями, совершенно растерянная.
– Сколько? – старик приложил ладонь к уху, услышав цену. – Вы там что, совсем рехнулись? За какие-то булыжники! А если амулет работать не будет, кто мне денежки вернет? А? Чего? Не слышу, громче говори, девчонка!
Он ушел, выпив у меня всю кровь. Я украдкой смахнула пот со лба и выдохнула – оказывается, торговать на ярмарке совсем непросто, здесь никто не смотрит на меня с уважением и благоговением. Напротив, одни пялятся, как будто у меня две головы и пять рук, другие бросают сальные взгляды, так, что хочется как следует умыться, а третьи ходят мелкими группками и гадят исподтишка. Одного из искателей вообще загнали в угол и хотели побить городские бездельники, но наши мужчины его вовремя отстояли.
– Как торговля, Монка? Много продала? – подошел сияющий Орвин.
Двоюродного брата тоже взяли в Лестру, чему я была несказанно рада. Всю дорогу мы подбадривали и смешили друг друга, как будто каждому снова было по десять лет. Отец с дядюшкой Льерром ворчали, но приструнить нас окончательно так и не смогли. А меня шутки братца отвлекали от тягостных мыслей, благодаря Орвину я на время забывала ужасные картины посвящения Иниры.
– Торговля идет. Еще немного, и тебя переплюну!
– Так нечестно, – притворно расстроился брат. – У тебя покупают больше, потому что ты красивая! Они отсыпают арнерианские сенты только затем, чтобы увидеть твою улыбку.
Я прыснула, а Орвин наклонился к уху и зашептал:
– Ко мне тут какие-то девчонки приставали, наверное, перепутали с кем. Про какой-то праздник Маков спрашивали, куда я запропал и почему волосы перекрасил. Представляешь?! А еще Ори называли…
Я подавилась воздухом и застыла, глупо приоткрыв рот.
Ой-ей. Вот это я дел наворотила! Щеки загорелись от стыда. Бедный Орвин! Это точно Бетти и ее подруги из деревни. Ох, лучше бы ему с ними больше не сталкиваться, а то потом начнутся расспросы, подозрения…
– А что это вы тут бездельничаете? – к нам подошел Горт с парочкой своих друзей. Эти верзилы загородили прилавок массивными фигурами, мешая обзору. – Веселишься, Рамона? Нравится Лестра? – парень озорно подмигнул.
Его внимание всегда смущало, захотелось отойти вглубь палатки и задернуть полог, но вместо этого я ответила:
– Этот город волшебный. Есть от чего потерять голову.
Мы продолжали болтать о какой-то ерунде, парни улыбались мне, пользуясь тем, что Орм с отцом отлучились, а Орвин не был таким суровым и вредным и не стремился сбивать кулаки о каждого, кто посмеет поглядеть на сестру. Но внутри себя я молила их скорее уйти, я ведь ждала кое-кого.
Жаль, он не спешил. Неизвестно, появится ли вообще, потому что существует сотня причин, по которым он не может этого сделать.
И вдруг, когда я успела отчаяться и приуныть, кожу будто огнем мазнуло. Я ощутила пристальный, пробирающий до костей взгляд, задержала дыхание, судорожно вцепилась в рукава платья.
А потом увидела его.
Глава 12. Желанная встреча
Реннейр
Я нервничал, как мальчишка.
Долго сидел на постели, зарывшись пальцами в волосы и пытаясь найти причину, почему я не должен идти на ярмарку. Как назло, у лорда не было для меня никаких поручений, и этот день я мог посвятить только себе.
Но разум метался, а тело… Я чувствовал себя так, будто меня поджаривают на медленном огне. В последнее время начал ощущать навязчивое жжение в грудной клетке, чаще всего оно возникало, когда начинал думать о Рамоне. Из груди разливалось по всему телу, бродило под кожей и, в конце концов, сосредотачивалось в правом запястье – там, где поселился проклятый браслет.
Все. Решено. Отправлюсь к жрецам Отца Равнин и выясню, как его обезвредить, пока он окончательно не свел с ума и не спровоцировал на поступки, о которых потом пожалею. Внутри себя я знал, что не смогу причинить искателям вреда, и дело не только в Рамоне. Эта уверенность была железной, но иногда и она покидала меня.
Когда паршивый браслет жалил нетерпением, заставляя меня предпринять хоть что-то, и когда отец начинал терзать намеками. Утро только началось, а я уже был так зол, что хотелось что-нибудь сломать, выплеснуть скопившееся напряжение, лишь бы не чувствовать этого мучительного зуда в костях, в мыслях, в самом моем существе.
Очнулся я только на городской площади. Может, я начал сходить с ума? Потому что плохо помнил, как оказался здесь. Ноги сами принесли.
В тот вечер, когда ко мне в таверне подсел Ольд, я узнал всю историю искателя и роль Рамоны во всем этом. Он дал ей слово, что передаст просьбу о встрече. Я, почти смирившийся с тем, что должен отпустить ее, ощутил странную хмельную радость. Как глупец, ей-богу.
Вокруг сновал разномастный люд, зазывалы орали, не жалея глоток. Втягивая воздух, как гончий пес, я твердым шагом направился в те ряды, где обычно можно было найти искателей.
Показалось, что между палаток мелькнула рыжая макушка – я замер на месте, как вкопанный. И тут…
Взгляд выхватил из толпы знакомую фигурку.
Она.
Рамона кутала плечи ярко-алым платком и смеялась так заразительно, что четверо искателей, окруживших ее, точно стражи, не выдержали и поддались веселью. А жрица хохотала, запрокинув голову и обнажив белоснежные зубы, совершенно не стесняясь своего порыва. В этот момент она была такой живой, такой настоящей, будто лучик, неведомо как пробившийся сквозь тучи. Солнце играло в огненных волосах, растекалось золотом, а ветер ласкал тронутые румянцем скулы и раскачивал длинные серьги с алыми бусинами, похожие на грозди южных фруктов. Те гладили шею, когда она наклоняла голову, и я остро сожалел, что сам не могу коснуться ее кожи.
Рамона. Мо-она…
Барды сравнивают женский смех с перезвоном колокольчиков или журчанием ручья, но мне переливчатый смех Каменной жрицы напоминал рассыпавшиеся алмазы – когда разжимаешь кулак, и те катятся по каменному полу, весело подпрыгивая.
Боги, как я соскучился! Понял это окончательно только сейчас, и от осознания скрипнул зубами так, что те едва не раскрошились. Увальней, что сгрудились вокруг, захотелось разогнать пинками, а ее сгрести в охапку и зацеловать до полусмерти. Она источала свет, мне хотелось напиться этим светом, искупаться в нем, бессовестно присвоить себе.
Только себе. Потому что невыносимо видеть с ней другого. Знать, что она не принадлежит мне и принадлежать никогда не будет, что я хожу под одним с ней небом, дышу одним воздухом,
