– Вы не заметили, служивый, что ездовой этот – призывного возраста? Завтра таких вот ездовых красные комиссары обмундируют и вооружат. И будут они гнать ваши «железные легионы» от Дуная до Бухареста и германских границ.
– А ведь произносите вы это с истинно русским злорадством, а не как офицер румынской армии.
– Разве для кого-то секрет, что я по-прежнему остаюсь офицером белой русской армии, которой ваша армия – не чета?
– Однако и вас красные тоже били, – не без ехидства напомнил ему Корнелиуш.
Крамольников приподнялся, чтобы лучше рассмотреть вдалеке, справа, огни. Очевидно, где-то там располагалось еще одно село, однако визиты вежливости в случайные селения в его планы не входили. Каждая сотня метров, по которой проносились тощие колхозные лошадки, приближала их к конечной цели этой поездки – Одессе, сейчас это было главное.
– К твоему сведению, Монах, нас не столько истинно красные, сколько свои же мужики били, на пропаганду жидо-комиссаров поддавшись, – объяснил он румыну. – За бедность свою, за давние обиды, но, главным образом, по буйству русского характера. Кстати, в Молдове вашей недорумынизированной происходило то же самое. Впрочем, во всем этом мы, русские, сами разбираться будем.
Хотя облачены эти двое были в гражданские одежды, однако добротные кожаные куртки, кожаные фуражки и галифе выдавали в них людей военных. Тем более что все знали: в таких куртках и фуражках в селах обычно появляются энкаведисты. К тому же всякий, кто решился бы потребовать у них документы, легко мог убедиться, что перед ним в самом деле капитан НКВД Петр Крамольников, командированный в Украину из Москвы, и его коллега из пограничных молдавских Унген старший лейтенант Василий Корнелиуш.
Как только Монах узнал, что Крамольников решил появиться в Одессе под своим именем, он попросил, чтобы в предназначенном ему удостоверении личности тоже значилась его настоящая фамилия.
– Ясно, что эти двое – безумцы, – завершил адъютант Гольдах свое сообщение об этом бригадефюреру Гравсу. – Особенно Крамольников. Возвращаться в Россию под своим именем. Но Крамольников – понятно. Он давно играет с судьбой в русскую рулетку, а вот зачем это понадобилось Василию Корнелиушу?
– Ничего, пусть идут. Время сейчас такое, которое так и войдет в историю как «время безумцев». А значит, это их, впрочем, как и наше с вами – время.
Добравшись до железной дороги, диверсанты услышали невдалеке гудки паровоза. Судя по тому, что состав двигался на юг, это вполне мог быть утренний поезд местного сообщения, названный в народе «рабочим», в который всегда набивалось много народа.
– Но мы не сумеем добраться до ближайшей станции или какого-либо полустанка, чтобы успеть на него, поручик, – заметил Корнелиуш, – поскольку даже не знаем, где мы точно находимся.
– А нам не станция нужна, нам нужен поезд, – ответил Крамольников, лихо загоняя подводу на железнодорожную колею. Еще через минуту кони были выпряжены, и поручик повел своего спутника вдоль колеи, навстречу составу.
Расчет оказался точным. Заметив в рассветной дымке застрявшую подводу, машинист решил, что возница попросту испугался, выпряг лошадей, которые прямо в сбруе паслись неподалеку, а сам скрылся в ближайшей лесопосадке. Он успел затормозить, но времени, которое понадобилось помощнику машиниста и добровольцам из первого вагона, чтобы убрать преграду, диверсантам вполне хватило для того, чтобы втиснуться в один из средних вагонов. Причем подобрались к нему ночные странники таким образом, словно всего лишь решили перейти из заднего вагона. Вдобавок им еще и повезло: кондуктор, которому Крамольников, вполголоса, не привлекая внимания посторонних, представился, «вошел в положение командированных товарищей из органов», и даже сумел пристроить их на краешки лавок.
С часик, «по-кучерски», как говаривали в старину, подремав, поручик успел взбодриться на узловой станции настолько, что заметил, как к вагону приближается наряд милиции. Подняв своего спутника, он встретил милиционеров в тамбуре и, мельком показав удостоверение, решительно потребовал у них предъявить документы. Расчет оказался точным: даже у сотрудников милиции страх перед энкаведистами проявлялся панически. Оба милиционера – лейтенант и младший лейтенант – покорно извлекли свои удостоверения личности.
– А почему вдруг вы проверяете документы у милиционеров? – без каких-либо ноток возмущения, скорее из чистого любопытства, поинтересовался лейтенант, пока Крамольников придирчиво изучал документ его сослуживца. Сам лейтенант эту проверку уже прошел.
– Что значит «вдруг»? – назидательно переспросил диверсант. – Вы что, не знаете, что в местных краях объявилась пара то ли диверсантов, то ли бандитов, которые орудуют, выдавая себя за милиционеров?
Лейтенант переглянулся со своим подчиненным, который тоже явно ни о чем «таком» не слышал, и, на всякий случай, промямлил:
– Да, пошел слух о каких-то гастролерах, пошел…
– Это уже не слух, это самый настоящий разгул контры, – возразил Крамольников, – потому нас и бросили сюда целую бригаду, чтобы помочь местной милиции навести порядок.
– Но мы – не патрульные, – объяснил милицейский лейтенант. – Патрульный наряд обычно появляется дальше, на станции Раздельная, чтобы в течение часа прошерстить весь состав.
– Вот за эту информацию спасибо, – едва заметно ухмыльнулся Крамольников.
– Их там обычно подсаживается несколько нарядов, – охотно уточнил младший лейтенант.
– А как же тогда воспринимать вашу прогулку?
– На курсы едем. Для повышения, так сказать, квалификации в сыскном ремесле.
– Тоже нужное дело. Вам известно, какой поезд проследует через Раздельную сразу же за этим, «рабочим»?
– Киевский, – уверенно ответил младший лейтенант.
Крамольников вопросительно взглянул на напряженно молчавшего Монаха, который, судя по всему, никак не мог вжиться в образ, точнее, не решался играть его, и, по-простецки почесав затылок, произнес:
– Если в Раздельной подсаживается несколько нарядов, значит, справятся без нас. Какой смысл путаться у них под ногами? Выходим в Раздельной, старший лейтенант, – строго обратился он к Корнелиушу. – На всякий случай пройдемся еще и по киевскому составу. А вас предупреждаю: коллегам своим ни слова о том, что на линии работает наряд НКВД. Это строго секретно. Лично проверю.
– Мы же понимаем. Можете не сомневаться, – почти дуэтом заверили диверсанта офицеры милиции.
– В ваших рядах, знаете ли, бандиты могут иметь своего информатора.
– Такое тоже случается, – поспешил согласиться с ним лейтенант.
15
Гродову понадобилось всего несколько минут, чтобы спринтерским рывком достичь казармы, взять шинель и, на ходу надевая ее, вернуться к Валерии. Он торопился так, словно опасался, что любая минута может оказаться роковой: девушка попросту исчезнет, развеется, подобно утреннему любовному бреду.
– Как выясняется, мы с вами почти земляки! – крикнул Гродов издали, радуясь тому, что девушка оказалась реальной, живой, настоящей, а не видением его холостяцких грез.
– Знаю, что земляки. В некоторые графы вашей биографии Бекетов меня уже посвятил. Как, наверное, и вас посвятил в тайны моего происхождения.
– Буквально в нескольких словах. И теперь я понимаю, откуда у вас этот приятный акцент.
– А еще Бекетов поведал вам о моем погибшем в румынской охранке отце-профессоре, моих медицинских потугах и, конечно же, о дворянских корнях.
– Они у вас действительно дворянские?
– Не собираетесь же вы осуждать меня за это?
– Как и вы меня – за мое пролетарское происхождение.
– Не прибедняйтесь, не такое уж оно и пролетарское, коль скоро ваш отец был морским офицером. А кем представали перед миром его родители – уже не столь важно. В конце концов, всякий дворянский род знает своего родоначальника.
«А ведь для нее это важно, – мысленно молвил себе капитан, – чтобы и в тебе тоже отыскать некую дворянскую жилку. Некий зародыш аристократизма. Эта дочь бессарабских степей явно готова была оспаривать пролетарскую чистоту твоих корней».
– Напомню, что у нас подобное знание не поощряется.
– Поощряется или нет, а наша родословная всегда остается с нами – в наших биографиях, нашей крови, в воспитании, еще в чем-то там, возможно, пока еще нам неведомом. Мой покойный отец Ян Лозовский, действительно, унаследовал титул барона. Это факт, который никакому сокрытию не поддается. Как и тот, что на самом деле его отец был не Лозовским, а Лозецки. «Барон Лозецки» – так записано в его родословной, зародившейся почти четыре столетия назад с жизнеописания судетского[15] немца-аристократа барона Лозецки. Да и покойная мать моя принадлежала к одной из ветвей известного венгеро-германского графского рода.
