Красиков усилием воли развеял в своем воображении прелюбопытную фата-моргану в образе скачущего, как балерина, слона и спросил:
– А трава? Помяли же траву машиной!
– Траву помяли, – снова согласился опер. – Машина-то, надо думать, тяжелая, не микролитражка – какой-нибудь добрый джип! Шутка ли, двести кило груза в багажнике припереть! И багажник наверняка такой, из которого цементную чушку поднимать не надо, можно ее просто выкатить.
– Точно, джип, – пробормотал следователь.
– Или полугрузовая тачка-фургон, или вообще маршрутка – у «газели» сзади дверцы очень удобно распахиваются, – сказал опытный опер Суслов и вздохнул. – Можем гадать сколько угодно, следов-то никаких! Если и осталось что-то после них, то утренний ливень все смыл к чертовой бабушке.
– Кстати, о бабушках! – встрепенулся Красиков. – Вот с ними-то преступникам здорово не повезло!
– Очень не вовремя нагрянули бабки, – кивнул Суслов. – Сразу после дождя сухой овражек так затопило, что теперь там три поколения лягушек вырасти успеют! Явись старушки в лесок часом позже – увидели бы на месте ерика с трупом непроглядную водную гладь.
– А приди они часом раньше, могли бы заметить преступников, – с сожалением сказал следователь.
– Не факт! – возразил ему опер. – Тело могли намного раньше привезти. Приблизительное время смерти – от двадцати двух часов до полуночи.
– Убивали, конечно, в другом месте, – вставил Красиков.
Это был даже не вопрос – утверждение.
– Ясное дело, в другом! Не в лесу же они цемент замешивали!
– Они? – въедливый следователь уцепился за слово.
– Конечно, они! Представь, сколько возни! Положим, затолкать труп в большой мешок – не проблема, можно и в одиночку справиться. Да и раствор замесить не вопрос одному, без помощников. Но чтобы залить цементной жижей тело в мешке, уже нужны двое, не меньше: один мешок придерживает, другой раствор льет.
– А что по составу цемента? – с надеждой поднял глаза Красиков.
– Что – по составу? Хороший цемент, наш, местный. Такой в городе на двадцати строительных рынках и еще на сотне точек по загородным трассам продается, бери – не хочу! – Опер развел руками, показывая, что сам-то он брать хороший местный цемент как раз не хочет. – И получается, братец Иванушка, что ничего у нас нет, кроме обрывков лопнувшего мешка. А на нем после дождичка ни единого пальчика, пятнышка, ни-че-го не осталось!
– Вот досада! – с досадой сказал Ваня, выгребая из кулечка последние черешни. – Остается надеяться только на показания того мужика, с пейджером. Он оказался в лесополосе раньше, чем бабки. Может, успел что-то увидеть?
Суслов заглянул в кулечек, ничего там не увидел, с сожалением вздохнул и сказал:
– Хочешь знать мое личное мнение? По-моему, это какие-то маньяки орудуют. Ты экспертное заключение читал? Про выстриженные на макушке волосы?
– Не выстриженные, а срезанные, – поправил Красиков, заглянув в папочку. – Обоюдоострым режущим орудием, возможно – медицинским скальпелем. Узнаваемая деталь, да?
– Незабываемая! – кивнул опер.
И зловеще добавил:
– Похоже, водниковский маньяк вернулся на тропу войны...
В душном кабинете установилось гнетущее молчание. В тишине послышался шамкающий старушечий голос:
– А вот кому щерешенка, шладкая щерешенка!
– Эй, бабка! – встрепенувшись, гаркнул бесцеремонный опер. – Что там у тебя еще осталось? Один ящик? Я его покупаю. Хороша у тебя черешенка, мать!
– Ой, хороша, шынок! Хороша! – радостно поддакнула старушонка. – Сама по полтиннику за кило покупала!
– Так ты, бабка, спекулянтка? – свесившись из окна, заржал веселый опер.
Низко перегнувшись, он подхватил ящик с черешней и затащил его в кабинет.
– Убери свою кормушку с моего окна! Устроил балаган из кабинета следователя! – рассердился Красиков.
Он подвинул Суслова с его ящиком и закрыл окно, едва не зацепив бабулькину голову в соломенной оплетке во второй раз.
– Нервный парнишка! – неодобрительно пробормотала старуха, проводив взглядом закрывающиеся створки.
С уходом со сцены ментов дикция у бабки значительно улучшилась, да и согбенная спина заметно распрямилась. Она дождалась, пока окно полностью закроется, сняла шляпу и, обмахиваясь ею, как веером, подобралась к подоконнику. Под прикрытием соломенного чепца пошарила в уголочке и ловко спрятала найденный предмет в карман застиранного ситцевого фартука.
Маскировочная черешня закончилась очень своевременно, засиживаться под окном кабинета следователя сверх необходимости бабуля не планировала: диктофон хоть и был рассчитан на двадцать четыре часа непрерывной работы, но за закрытым окном не улавливал ни звука.
13
Зяма потратил свои полтора часа на послеобеденный сон, а я – на то, что велеречивый Максим Смеловский назвал бы коммуникативными актами. Первый из них я провела с Денисом Кулебякиным – просто потому, что его телефонный звонок числился в моем списке пропущенных вызовов под номером один.
Безответственная бабуля мобильник совсем разрядила, так что разговаривать мне пришлось, сидя на тумбочке в прихожей. В нашей большой квартире лишь в этом помещении есть вакантная розетка, все остальные перманентно занимают различные важные приборы: холодильник, микроволновка и тостеры-ростеры в кухне, стиралка и фен в ванной, компьютеры, телевизоры, настольные лампы и такие мелкие штуковины с электроподогревом вонючих пластинок от комаров – в жилых комнатах. Относительно розетки в прихожей все члены нашей семьи давно договорились о целевом ее использовании для питания сотовых телефонов. На мое счастье, в данный момент доступ к «кормушке» был свободен. Я поставила свой телефон заряжаться и позвонила милому на мобильник, но Денис, видимо, уже потерял желание со мной общаться. Он долго не брал трубку, а, взяв ее, шумно засопел.
– Дениска, дорогой, привет, это я! – нежной птичкой зачирикала я, смекнув, что милый за что-то на меня сердится.
– Что тебе надо? Уйди! Оставь меня в покое! – забормотал он в ответ.
– Что?! – Я сразу же потеряла всякую кротость. – Мне – оставить тебя в покое?! Кулебякин, ты наглый хам!
– Ой, Инка, это ты? – встрепенулся Денис.
Сообразив, что прогонял он кого-то другого, я подобрела, но не сильно. Ровно настолько, чтобы не бросить трубку сей же миг. Этого короткого мгновения Кулебякину хватило, чтобы успеть объясниться:
– Хам не я, а Барклай! Это он совал мне трубку, пока не разбудил.
Это объяснение не показалось мне абсурдным. Я уже привыкла, что умница бассет по собственной инициативе служит Денису секретарем и подходит к телефону гораздо быстрее, чем хозяин. Это случается так часто, что у меня уже стала вырабатываться странная привычка начинать телефонный разговор не с банального «алло», а по-барклайски – с эмоционального «гау!». Еще немного – и я тоже стану облаивать своих телефонных собеседников.
Пока я оценивала перспективы такой необычной линии поведения в общении с надоедливыми поклонниками и непосредственным начальником, капитан Кулебякин перешел от защиты к нападению:
– Ты почему не отвечала на мои звонки? Где ты?
– А ты где?
Я запоздало сообразила, что воссоединение верного бассета с любимым хозяином может означать только одно: Денис уже вернулся из огорчительно непродолжительной командировки и отсыпается дома, готовясь, в частности, к полноценным коммуникативным актам со мной, любимой. В другое время я бы обрадовалась открывающимся постельным горизонтам, но сейчас это было совсем некстати. Можно было не сомневаться, что мой любимый мент обязательно воспрепятствует нашему с Зямой маленькому детективному расследованию: капитан Кулебякин питает глубокую неприязнь к сыщикам-дилетантам.
– Я-то дома, а ты где?
Мой вопрос мячиком вернулся ко мне же. Ответ я еще не придумала и принялась тянуть резину.
– Я-то где? Я здесь.
– Где – здесь?
– Ну, тут.
– Где – тут?!
– Сейчас, погоди, узнаю, как это называется...
Я яростно чесала голову, в которой, как на грех, не было ни одной дельной мысли. Что бы такого соврать?!
– Ты, что, не знаешь, где находишься? – Голос милого стал холодным, твердым и опасным, как айсберг, потопивший «Титаник». – А с кем ты там, можно узнать?
– Конечно! – вскричала я, хаотично озираясь по сторонам в поисках хоть какой-нибудь подсказки.
На глаза очень удачно попался старый Зямин мольберт, который братишка давно собрался выбросить, но до помойки не донес, так и забыл в углу просторной прихожей. Кто-то из моих изобретательных родственников придумал использовать мольберт как доску объявлений, нововведение прижилось, и теперь на наклонной поверхности стенда разноцветными чешуйками трепещут бумажки, приколотые кнопками. Правда, ротация записок происходит медленно, и порой сообщение находит адресата бесконечно поздно. К примеру, я только сейчас обнаружила среди посланий разных времен и народов пожелтевшую записку, адресованную лично мне: «Дюшенька, купи мне, пожалуйста, свечи!» Подпись под текстом была неразборчивая, а даты и вовсе не имелось, так что я никак не могла понять, кто из близких просил меня сделать покупку, когда и какую именно. И что за свечи были нужны? Парафиновые? Бенгальские? Автомобильные? Ректальные? Успокаивало только одно: судя по заскорузлому виду бумажки, вопрос с покупкой загадочных свечей давным-давно как-то решился без моего участия.
