– Но, мам, – взмолился Нафин, – почему ты мне не веришь? Я же правда видел.
– Не хочу слушать! – зажала уши руками Метафта, – я сыта этими предсказаниями по горло. То над отцом все потешались, теперь над сыном… Но тогда я была лишь женой старейшины, а теперь сама стала старейшиной, и не буду, как твой отец, терпеть над собой насмешки.
– Но над тобой никто не смеётся, – робко возразил Нафин.
– Что!? – загремела Метафта. – да я глаз не могу поднять от стыда за то, что мой единственный сын вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным, тратит свое время у Старика, изучая язык, который все давно забыли, и учится летать, как будто это так уж необходимо! Имей в виду – не все в восторге от твоих упражнений. Особенно те, у кого крылья совсем маленькие. Вот так, – она завязала последний узел, – теперь я засну спокойно. Не надейся на чью-либо помощь, никто не посмеет тебя развязать без моего разрешения.
Метафта похлопала сына по плечу и только теперь заметила сосуды.
– Это ещё что такое?
– Ты же всё равно не хочешь слушать, – уныло отозвался Нафин.
– Я не хочу слушать небылицы. Но это-то ты где-то взял. Где?
– На скалах, где же ещё. – Юноша ехидно усмехнулся. – Надеюсь в то, что они там выросли сами собой, ты сможешь поверить?
Метафта глянула на него, но уже не так сердито, а, скорее, с испугом. Затем она осмотрела со всех сторон сосуды, сняла с них крышки и, как до неё Сольвена, понюхала содержимое.
– Странно, – пробормотала орелина. – Очень странно. Так ты, что, на самом деле их видел?
– Ура! – завопил Нафин. – наконец-то ты поверила! Мамочка, ты не представляешь, как я рад! Теперь-то ты понимаешь? Предсказание сбывается, а это значит, что я не могу сидеть связанным. Ты ведь развяжешь меня, правда?
Но Метафта не торопилась с ответом. Она аккуратно закрыла сосуды, отставила их подальше и прикрыла сушеной травой. Затем подошла к сыну и, глядя ему в глаза, твёрдо произнесла:
– Ни за что! Особенно теперь.
– Что? – из Нафина, казалось, вышёл весь воздух. – Ты шутишь?
– Нет!
Юноша не верил своим ушам. Как заворожённый, он, не отрываясь, следил за матерью, которая в большом волнении ходила из угла в угол.
– Мама, – тихо позвал он, – я совсем ничего не понимаю. Что всё это значит?
– Это значит, что я знаю о предсказании побольше твоего…
Метафта перестала ходить, села на скамью и посмотрела на сына серьезно, как никогда.
– Послушай меня, Нафин. Только послушай очень внимательно, как взрослый орелин, которому пора отвечать за свои поступки. В предсказании сказано: «только тот, кто увидит цветущую траву Лорух и Летающих орелей найдет детей Дормата…». Положим, трава Лорух на самом деле не цвела, но ты ее такой УВИДЕЛ, и твой отец решил, что это считается. Он тогда, конечно, заблуждался, как всегда, но речь сейчас не об этом. Теперь ты увидел Летающих. Скажу честно, когда ты мне утром об этом сообщил, я подумала, что мальчик просто очень хотел их увидеть, и они померещились. Но это, – она кивнула в сторону спрятанных сосудов, – это выглядит достаточно убедительным. Похоже, что предсказание действительно сбывается, и значит, ты тот самый и есть, кто найдет каких-то там детей Дормата и снимет проклятие с Генульфа. Ну, а дальше-то что, ты знаешь?
– Нет, – замотал головой Нафин, – а разве было дальше?
– И было, и есть.
Метафта многозначительно посмотрела на сына.
– Там дальше сказано, что когда это все случится, в Гнездовище не останется ни одного ореля, ибо не станет проклятия, которое вызвало их к жизни. Ты понимаешь, что все это значит?
– Нет.
– Это значит, что мы все исчезнем! С нами случится что-то такое, что никого не оставит в живых.
– Не верю! – Выкрикнул Нафин. – Откуда ты это знаешь?
– От твоего отца.
– Но почему он мне ничего не сказал?
– Потому что ты был маленьким и многое мог понять неправильно.
Но Нафин не унимался.
– Зачем же тогда он сам всю жизнь искал Генульфовы записи, полагая, что в них найдет путь к детям Дормата, а заодно и к Летающим орелям? Зачем сам всю жизнь хотел их увидеть?
– Затем, что хотел все изменить. Он с чего-то решил, что предсказание касается именно его, поэтому хотел, чтобы оно сбылось наполовину, а уж тогда он бы сделал все, чтобы обмануть Судьбу и не дать ему сбыться до конца. Во всяком случае, никаких детей твой отец искать не собирался. Да они, наверное, уже и умерли давно. Генульф погиб и ему все равно сохранится проклятие или нет, а Гнездовище с каждым годом разрастается все больше. И мы не можем допустить, чтобы оно исчезло.
Нафин молчал, совершенно потрясенный. Его сознание с трудом переваривало услышанное. Оказывается, его отец был с ним не до конца честен! Да и мать тоже… Зато все его тайные восторги, надежды и все труды по раскопкам Обвала оказывались никчемными, пустыми и даже опасными.
– Что же мне теперь делать? – спросил он, наконец.
– А ничего, – ответила Метафта. – Живи обычной жизнью, как все. Женись на Сольвене и выкинь из головы все лишнее.
Она подошла к сыну и погладила его по плечу.
– Ну, что ты так огорчился? Твой отец дорого бы дал за то, чтобы оказаться на твоем месте. Хотя, по мне, не такое уж это и счастье, когда Судьба избирает тебя своим оружием. Велик соблазн сверкнуть на солнце своим грозным лезвием, как у того клинка, что хранится в гнездовине у Торлифа, но ведь ещё неизвестно по кому это лезвие пройдется. Зато много нужно мужества и здравого смысла, чтобы сдержать себя и оставаться в ножнах. Но ты, я уверена, в себе это мужество найдешь. Конечно, не мешало бы тебе ещё немного повзрослеть и ума поднабраться, но все равно, ты жил, не зная ни подлинной злости, ни зависти, руководствуясь лишь чистым благородством и здоровым упрямством. Они же помогут тебе принять правильное решение.
– Нет, – Нафин так, похоже, не считал, – я не могу… А мои раскопки? Почему я должен их бросать? Генульф знал о предсказании и вполне мог написать там то, что поможет предотвратить беду. Они с дедушкой погибли из-за этих записей, Старик чудом уцелел… А ты предлагаешь оставить все, как есть, чтобы орели благополучно о них забыли и продолжали жить сытой, довольной жизнью!
Нафину очень хотелось, чтобы его слова прозвучали возвышенно и благородно, но в конце фразы голос некстати сорвался на фальцет, и впечатление смазалось.
– Нда-а-а, – задумчиво протянула Метафта. Голос ее вновь стал суровым. – Похоже, я правильно сделала, что связала тебе крылья. Ты глуп и упрям. Рановато сбылось предсказание. Хотя, возможно, Судьбе вот именно такого олуха и было нужно, чтобы окончательно нас всех погубить. А Старика ты очень кстати припомнил. Вот уж кто знает обо всем побольше нашего, но молчит. И правильно делает. Будь в том нужда, он давно бы посвятил тебя во все тайны, видя, как ты суетишься.
– А может и посвятит! – В Нафине загорелась надежда. – Может он только того и ждал, когда я увижу Летающих орелей! Может он вообще знает, где Генульфовы записи, но не был уверен, что я – это я, то есть тот, кому они предназначались! А, может, он просто перескажет мне их содержание и все!..
Нафин пришёл в такое возбуждение, что готов был немедленно бежать к Старику. Он умоляюще сложил руки на груди и, как можно жалостнее, обратился к Метафте:
– Мамочка, ну хоть к Старику-то мне можно пойти? Ведь от этого ничего страшного случиться не может. Пожалуйста, отпусти меня. Что нельзя он все равно не расскажет…
Метафта задумчиво покусывала нижнюю губу. С одной стороны, ей не хотелось отпускать сейчас Нафина даже к соседям. Но, с другой, запрещать ему все подряд тоже не дело.
– Ладно, сходи, – разрешила она. – Но оттуда – сразу домой! И крылья останутся связанными.
* * *
Старик жил на самой окраине Гнездовища. Как раз на том месте, где по приданию, измученные многодневным спуском Генульф и Рофана, упали без сил в заросли травы Лорух и уснули. Утром они с удивление обнаружили, что не замерзли ночью, как ожидали.. Трава уберегла их от холода, а когда взошло безжалостно палящее солнце, под сенью деревьев Кару изгнанник и его верная подруга нашли тень и приятную прохладу. Здесь они решили остаться навсегда, здесь же впоследствии появились на свет Старик, три его брата и две сестры.
С младенчества дети знали, что их родители раньше жили на самой вершине гор. Там, всегда было тепло от кипящих вулканов и прямо из скалы бил родник, дающий тем, кто там жил, всё: и еду, и одежду. О причине, по которой они покинули место своего обитания, родители молчали. Ограничились лишь тем, что произошло несчастье, после которого там невозможно было оставаться и пришлось начинать новую жизнь здесь. Зато перед сном Рофана нередко веселила детей рассказами о том, как они с отцом привыкали к новым условиям. А когда малыши засыпали, она выходила из гнездовины на улицу и, глядя на звезды, горько плакала. Ей вспоминалось безумное отчаяние, охватившее их с Генульфом, именно тем утром, когда, по ее же словам, они умилялись теплу травы и прохладе под деревьями. Нет, всё было иначе. Тогда, едва проснувшись, они увидели перед собой амиссию с яйцом в руках. «Это ребенок Дормата, – сказала она, кладя яйцо в траву, – постарайтесь, чтобы он выжил». И исчезла, ничего более не объясняя. Это потом уже, когда утихла истерика Рофаны, понятия не имеющей о том, как заботится о малыше, изгнанники осмотрелись и решили, что могут остаться здесь жить, потому что трава даёт тепло, а деревья укрывают от солнца.
