— Как?! Это не предусмотрено программой!
— Нет. Я даже не знала, что у Шарля там вилла. Он хочет провести там дней десять. Я тихонько набиваю трубку, чтобы дать уняться сердцу:
— Вот видишь, я не делаю из этого драмы.
Она перебегает комнату, молча прижимает меня к себе и исчезает. Мне остается только напиться и впасть в спасительное пьяное забытье. Начну сию же минуту…
С этого момента в моих воспоминаниях — туман. Жермен приносил мне коньяк: «Вам не следовало бы столько пить.
Вот заболеете, а я буду виноват». Зато время летело с изумительной быстротой. Шамбон заходил ко мне, когда мог.
И не долго думая, последовал моему примеру… После пары рюмок он гарцевал на грани лирического опьянения.
— Она любит меня! — кричал он. — Она все мне обещала. Я скрывал от вас. Представьте, я целовал ее, а она, знаете, что она мне сказала? Она мне сказала: «Потом».
(Мерзавец! Ничтожество! Лгун!)
— И тем не менее она жена другого.
— Да, если угодно. Но любит она меня — Иза, красавица… За Изабеллу!
Он поднимал рюмку, опрокидывал ее одним махом, откашливался, затем растягивался на моей кровати.
— Расскажите мне об Изе… У нее был мотоцикл?
— Да. Красный «кавасаки». Она стояла на седле, затем ловила веревочную лестницу, сброшенную с вертолета.
— Представляю… как воздушная гимнастка… С ума сойти!
— О! Это пустяки. Вообрази только, однажды она сделала одиннадцать кульбитов в «Фольксвагене»… Надо резко затормозить на скорости 80 километров в час, затем поворот, а дальше все идет само собой… только уж тряхнет тебя, будь здоров! Она немного повредила себе левое запястье… До сих пор шрам.
— Не может быть, — бормотал он.
— Что не может быть?
— Да то, что она меня любит. Меня!
Без всякого перехода он ударялся в меланхолию, и дело доходило чуть ли не до слез. Я подливал ему в рюмку…
— Ты уверен, что она сказала «потом»?.. Он оживал, жадно хватал рюмку.
— Уверен. Но сначала она поцеловала меня сама.
— Но, может, «потом» означает, что она подождет, пока не овдовеет?
— О, клянусь тебе, ей недолго ждать.
Он задумывался о насилии, на которое был неспособен. Я же, будто у меня и не было иных забот, как помочь ему, говорил:
— Мне пришла в голову одна мысль. А что, если твой дядя покончит с собой?
Кажется, немыслимо произносить подобные вещи хладнокровно. Но в алкогольном угаре дело представлялось мне вполне реальным, тем более что я уже долго обдумывал его. Шамбон был не в состоянии рассуждать на эту тему.
Более того, моя идея показалась ему блестящей. Он шумно высказал свое одобрение.
— Только, чур, надо, чтобы это было похоже на настоящее самоубийство. По неизвестной причине твой дядя мог бы выстрелить в себя из револьвера: это выглядело бы правдоподобно.
— У тебя есть револьвер? — спрашивал Шамбон.
— Конечно. Когда я играл в гангстеров, я был вооружен. Где-то там… Автоматическое оружие бельгийского производства. Могло бы пригодиться. Но было бы лучше, если бы револьвер принадлежал твоему дяде.
— А у него как раз есть… Валяется где-то в ящике в библиотеке. Это все знают. Идемте со мной — покажу.
Вот так, пока Фроман с Изой гуляли по пляжам острова Олерон, мой план принял конкретные очертания и начал будоражить воображение Шамбона. В его сопровождении я впервые посетил личные апартаменты Фромана, его кабинет, библиотеку. Ковыляя на костылях, я все высматривал, запоминал подробности: как расставлена мебель, расположение дверей, выходивших в парк.
— Вот видишь, достаточно застать его врасплох, и можно застрелить в упор. Кроме того, мне пришло в голову еще кое-что. Идея недурна, но подожди немножко… Прежде всего револьвер.
Это был старый военный револьвер в довольно хорошем состоянии. Я его разобрал, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Барабан действовал хорошо.
— А ну-ка, попробуй. Шамбон отпрянул, словно я протянул ему змею.
— Нет, я не смогу, — пробормотал он.
— А если это сделаю я, хватит у тебя смелости говорить по телефону?
— Думаю, что да. Но зачем?
Там, в кабинете Фромана, я и рассказал Шамбону о задуманном. По мере того, как я говорил, план все более и более прояснялся, и вскоре мы оба были возбуждены настолько, что, появись старик в то самое мгновение, мы бы его пристукнули.
— Гениально! — повторял Шамбон.
Он был сильно под парами и воспринимал мой план как некую великолепную мистификацию. Возражения должны были появиться позднее. Я перезарядил оружие и долго вытирал его, прежде чем снова положить в ящик.
— Ты меня понял, — обратился я к Шамбону. — Риска никакого, при условии, что ты будешь держаться с матерью как подобает. Но все полетит к чертям, если такой недоверчивый человек, как она, что-нибудь заподозрит. Тогда — тюрьма. Словечко попало в точку. Шамбон рухнул в кресло.
— Хочешь запугать меня, — прошептал он. Пользуясь его смятением, я продолжал:
— Выбирай… тюрьма или Иза.
На его жалкой физиономии легко было проследить перипетии борьбы, разыгравшейся в его сознании. Я не сомневался в успехе. Мало-помалу к нему вернулась уверенность, на мой взгляд, даже излишняя.
— Мать ничего не узнает, — торжественно заявил он.
— Опусти голову под кран — так будет вернее. Незадолго до полуночи он позвонил мне.
— Трюк ваш хорош. Только во многих деталях концы с концами не сходятся.
Этот кризис я предвидел; знал, что Шамбон, как только отрезвеет, придет в ужас и будет изыскивать способы отступления. Я был готов идти до конца. В особенности я настаивал на том моменте, который более всего терзал Шамбона. Его роль сводилась к сущей мелочи: поговорить по телефону или, точнее, пересказать согласованный заранее текст, а затем дотащить тело до письменного стола. Фроман грузен, но расстояние было невелико — всего несколько метров, так как я, без сомнения, убил бы его в коридоре. Когда именно?
— Все это мы спокойно отрепетируем, — сказал я. — Как на сцене. А теперь постарайся заснуть и оставь меня в покое.
… Вскоре супруги Фроман вернулись, и внешне жизнь в замке пошла своим чередом. За исключением одной детали.
Только деталь ли это? Иза отошла от меня. Перестала быть моим двойником. Испытывала неловкость. Я не встречался больше с ней взглядом. Это было равносильно потере смысла жизни. Тогда зачем ждать? Пришло время свести счеты.
Некоторое время я медлил. По возвращении Изы я опасался какой-нибудь вспышки, из-за которой все могло осложниться.
Пока я искал решение, приходилось давить на Шамбона. Но это было так же трудно, как регулировать огонь, на котором стоит кастрюля с молоком. Он навещал меня все реже. Я видел, что он что-то замышляет, и пытался расспросить его.
— Да нет же, — протестовал он. — Всем на меня наплевать. Иза меня избегает. Дядя даже не смотрит в мою сторону. Но это не значит, что я сдаю позиции.
— Ладно. Тогда давай работать.
И мы повторяли текст, который он должен был наболтать дежурному по Братской помощи. Это был забавный экзерсис.
Иногда подобие ужаса сводило ему рот. Я отдавал себе отчет в том, что доведу его до депрессии. Последующие события показали, что я был прав. Однажды вечером Шамбон позвонил мне и сказал, что он все обдумал и решил уехать из Анжу. Директор отделения в Нанте подавал в отставку.
Почему бы не занять его место? «Раз уж здесь все против меня!» — добавил он.
Его отъезд означал катастрофу. Вдали от Изы он кончит тем, что будет иметь на нее зуб, и все обернется против нас.
Он заговорит. Выболтает все Фроману. Чтобы отомстить, повысить свои акции. Тут-то заранее все было ясно. Я был прижат к стенке. О нюансах говорить уже не приходилось.
Надо было действовать решительно. Я ему выложил все начистоту. Он слушал меня с видом упрямца, полный решимости не уступать.
— Ты не разбираешься в женщинах, бедный мой Марсель. Попытайся понять, что Иза не может стать твоей. Дело не в осторожности, а в деликатности.
— Правильно. Именно поэтому будет лучше, если я уеду.
— И тебя мало волнует, что ты сделаешь ее несчастной? Протри глаза, идиот. Она же любит тебя и не простит, если ты уедешь. Твой дядя не способен сделать ее счастливой.
Так я плел одну пошлость за другой. Все средства были хороши. Мало-помалу он смягчился. Я воспользовался этим.
— Если бы ты мог подождать несколько месяцев, твой дядя покончил бы с собой. Это немного удивило бы тех, кто его знал, но ведь такое случается, не так ли? Если же он убьет себя сейчас, через несколько недель после свадьбы, тут уж, поверь, шуму будет много. Все перевернут вверх дном. Он зло посмотрел на меня.
— Но вы же сами сказали, что нам нечего бояться.
— Я и сейчас это говорю. Но ты заставляешь покончить с ним, не мешкая. Что ж, я готов… Ты-то выстоишь перед полицией… и перед матерью?.. Ее я боюсь больше всего.
— Эко дело, — бросил он. — Я лгу ей с самого детства. Немножко больше, немножко меньше!
