Ничего не понимал Отрепьев. Не понимал, чем вызвано внимание патриарха Иова, поставившего его в писцы и посвятившего в сан иеродиакона.
Все окончательно смешалось в голове, когда обрушилась на Романовых опала.
Отрепьев ходил смотреть, как жарко и страшно горела 26 октября 1601 года подожженная стрельцами усадьба Федора Никитича…
Жарко и темно было в голове.
Как удары молота, отдавались скорбные вести о благодетелях.
Федора Никитича заключили в Антониево-Сийский монастырь и насильно постригли в монахи. Жену его «замчали» в Заонежский Толвуйский погост и тоже постригли.
Темный и неясный пронесся слух, будто Богородица не велела молиться за Годунова. Жарко стало тогда на осенних московских улицах, заходила, заколотила в жилах кровь…
В этой жаркой духоте очнулся монах Григорий. Жарко было в голове, стучала в висках кровь…
«Кто же я?» – думал он.
3
В принципе, не так и важно, сам ли Григорий додумался, что он царевич Дмитрий, материализовав циркулирующие по Москве слухи, или был сделан намек от посланца Романовых.
Важно, что Григорий готов был поверить в это, ему казалось, что он всегда знал об этом… Федор Никитич подготовил, а дьявол подсказал – выдать себя за наследника престола…
Известно, что тогда и начал чернец Григорий намекать на свое царственное происхождение. Н.М. Карамзин пишет, что «юный диакон с прилежанием читал Российские летописи и не скромно, хотя и в шутку, говаривал иногда чудовским монахам: «Знаете ли, что я буду царем в Москве?»
Когда слух о непригожих речах Отрепьева дошел до ростовского митрополита Ионы, он немедленно доложил Годунову. Годунов приказал дьяку Смирному Васильеву схватить дерзкого инока и заточить в Кирилло-Белозерском монастыре.
И вот тут начинаются уже настоящие чудеса…
Дьяк, исполняя указание Годунова, вдруг занемог беспамятством, позабыл царский указ и дал Отрепьеву возможность убежать в Галич.
Из Галича Григорий перебрался в Муром, из Мурома [19] – в Борисоглебский монастырь. Там ему удалось раздобыть лошадь и вернуться назад в Москву. Из Москвы Григорий ушел уже под видом паломника…
«В 1601 или 1602 году, в понедельник второй недели Великого поста, в Москве Варварским крестцом шел монах Пафнутьева Боровского монастыря Варлаам; его нагнал другой монах, молодой, и вступил с ним в разговор, – пишет С.М. Соловьев. – После обыкновенных приветствий и вопросов: кто и откуда? – Варлаам спросил у своего нового знакомца, назвавшегося Григорьем Отрепьевым, какое ему до него дело? Григорий отвечал, что, живя в Чудовом монастыре, сложил он похвалу московским чудотворцам и патриарх, видя такое досужество, взял его к себе, а потом стал брать с собою и в царскую Думу, и оттого вошел он, Григорий, в великую славу. Но ему не хочется не только видеть, даже и слышать про земную славу и богатство, и потому он решился съехать с Москвы в дальний монастырь: слышал он, что есть монастырь в Чернигове, и туда-то он хочет звать с собою Варлаама. Тот отвечал Отрепьеву, что если он жил в Чудове у патриарха, то в Чернигове ему не привыкнуть: черниговский монастырь, по слухам, место неважное. На это Григорий отвечал: «Хочу в Киев, в Печерский монастырь, там старцы многие души свои спасли; а потом, поживя в Киеве, пойдем во святой город Иерусалим ко гробу Господню». Варлаам возразил, что Печерский монастырь за рубежом, в Литве, а за рубеж теперь идти трудно.
«Вовсе не трудно, – отвечал Григорий, – государь наш взял мир с королем на двадцать два года, и теперь везде просто, застав нет». Тогда Варлаам согласился идти вместе с Отрепьевым: оба монаха поклялись друг другу, что не обманут, и отложили путь до завтра, уговорившись сойтись в Иконном ряду. На другой день в условленном месте Варлаам нашел Отрепьева и с ним третьего спутника: то был чернец Мисаил, а в миру звали его Михайла Повадин, Варлаам знавал его у князя Иван Ивановича Шуйского» [20] .
Легко и естественно пристраивается к этому рассказу С.М. Соловьева сцена в корчме на литовской границе из драмы A.C. Пушкина «Борис Годунов»…
Григорий (хозяйке). Куда ведет эта дорога?
Хозяйка. В Литву, мой кормилец, к Луевым горам.
Григорий. А далече ли до Луевых гор?
Хозяйка. Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские, да сторожевые приставы.
Григорий. Как заставы! что это значит?
Хозяйка. Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать, да осматривать.
Григорий (про себя). Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Варлаам. Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка, дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.
Мисаил. Складно сказано, отец Варлаам…
Григорий. Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
Хозяйка. А Господь его ведает, вор ли, разбойник – только здесь и добрым людям нынче прохода нет – а что из того будет? ничего, ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякой мальчишка доведет до Луевых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих, да обирают нас бедных.
(Слышен шум.) Что там еще? Ах, вот они, проклятые! дозором идут».
Но, увы, увы…
Это только драматургический прием, позволяющий
A.C. Пушкину глубже раскрыть характер героя, а на самом деле никакой погони за дерзким самозванцем выслано не было.
И это тоже удивительно, как и беспамятство, овладевшее дьяком Смирновым Васильевым. Все-таки Григорий Отрепьев был первым самозванцем на Руси… Ведь это потом уже самозванцы начнут расти, как грибы, а появление первого должно было бы вызвать интерес…
Н.М. Карамзин объясняет «чудо беспамятства» заступничеством дьяка Евфимия [21] , но навряд ли такое возможно. Попросить Евфимий, конечно, мог, только едва ли Смирнов Васильев послушал бы его. Тут требовалась просьба помощнее…
«Летописцу XVII века казалось, что сам дьявол замешался в это дело и заставил Смирного сперва тронуться просьбами другого дьяка Семена Ефимьева, а потом и совершенно забыть указ царский… – пишет и С.М. Соловьев… – Мы, разумеется, можем объяснить себе это дело не иначе, как тем, что промысл людей сильных бодрствовал над Григорьем и предохранял его от беды. Узнав об опасности, Отрепьев убежал из Чудова монастыря в Галич, оттуда – в Муром, в Борисоглебский монастырь, где настоятель дал ему лошадь для возвращения в Москву».
Бодрствовавший над самозванцем промысл людей сильных имеет вполне конкретный адрес. Вспомним, что поиски Отрепьева совпадают по времени с розыском, который велся по делу бояр Романовых.
Следствие было не закончено, и кому-то очень не хотелось, чтобы оно закончилось, чтобы поймали дерзкого чернеца, чтобы рассказал Григорий Отрепьев, что украл он, а главное, кто научил его этому…
4
История самозванца после бегства в Польшу известна гораздо лучше, нежели московский период его жизни…
«В Киеве, снискав милость знаменитого воеводы князя Василия Константиновича Острожского, Григорий жил в Печерском монастыре, а после в Никольском и в Дермане; везде священнодействовал, как диакон, но вел жизнь соблазнительную, презирая устав воздержания и целомудрия… – рассказывает Н.М. Карамзин. – Между тем безумная мысль не усыпала в голове пришлеца; он распустил темную молву о спасении и тайном убежище Дмитрия в Литве; свел знакомство с другим отчаянным бродягою, иноком Крыпецкого монастыря Леонидом, уговорил его назваться своим именем, то есть, Григорием Отрепьевым; а сам, скинув с себя одежду монашескую, явился мирянином, чтобы удобнее приобрести навыки и знания, нужные ему для ослепления людей»…
Карамзин рассказывает, что Отрепьев учился верховой езде и владению мечом в «шайке удалых запорожцев», которой предводительствовал Герасим Евангелик. Затем самозванца запомнили уже на Волынщине, где он изучает в школе латинскую и польскую грамоту. Затем – на службе у князя Адама Вишневецкого.
Здесь он, когда достаточно хорошо зарекомендовал себя, притворился больным и потребовал духовника.
– Умираю! – сказал он ему. – Предай мое тело земле с честию, как хоронят детей царских. Не объявлю своей тайны до гроба; когда же закрою глаза навеки, ты найдешь у меня под ложем свиток и все узнаешь; но другим не сказывай. Бог судил мне умереть в злосчастии.
Иезуит-духовник, разумеется, известил Вишневецкого о странной просьбе. Постель «умирающего» была обыскана, бумага, в которой повествовалось, что Отрепьев является царевичем Димитрием, прочитана.
Вишневецкий передал ее своему брату Константину, а тот своему тестю, сендомирскому воеводе Юрию Мнишеку.
Мало кто в Польше и в Риме действительно верил в подлинность Лжедмитрия.
