я бы ему все простила, — говорит она мне, выкладывая свои душевные тайны. «Мерзавец», как я понимаю, один из ее бывших мужей. Она каждый раз сообщает мне что-нибудь в этом роде.
— А чем же провинился этот твой мерзавец? — спрашиваю я, хотя мне нет никакого дела до ее брачных историй. Ну, человек обращается к тебе, надо же поддержать разговор.
— Ты не смей его оскорблять! — вдруг вскидывается Нагима. — Какое твое дело, мерзавец он или нет?
Просто диву даешься, сколько в ней этой самой гордости. Ничего не понимая, смотрю на нее и думаю: а зачем же лезешь ко мне со своими тайнами? Кто тебя просит? И с аппетитом продолжаю уписывать булку с молоком. Тем временем незаметно слежу за ней: лицо у нее привлекательное, и вся она какая-то домашняя, уютная.
— Ну, чего уставился, как теленок на новые ворота? — чуть смягчившись, спрашивает она.
— Ладно, не стану хаять твоего ухажера, — говорю ей с улыбкой. — Только, пожалуйста, перестань ты мне рассказывать о своих сердечных делах.
— Нет, не увильнешь! Не перестану! Ты должен знать, какова ваша мужская порода, и вообще такие вы сякие…
Покорно молчу. Ей не терпится выложить мне свою последнюю неудачу. Нагимочка принадлежит к той породе женщин, которые считают, что о ее жизни должен знать весь цех. Она предпочитает жить на виду.
Пододвинув ко мне стул, она наклоняется в мою сторону.
— Была не была, расскажу, — говорит она.
— Валяй! — говорю я.
Ничего другого мне не остается делать.
— Не могу простить одного, — начинает Нагимочка сокрушенно. — Последний раз он гостил у меня двадцать четвертого мая, а уже на следующее утро, значит, двадцать пятого, пошел в загс с другой. Выходит, что путался еще с одной. Разве я не понимаю, что стара для него, он только-только из армии вернулся! Я даже невесту для него подыскала. Сама бы его, дуралея, женила на хорошей. Не дождался, поторопился, подлец!
— Довольно мерзкая история, — говорю я искренне. — В самом деле ничего в ней нет святого.
— Не подлец ли? — спрашивает она, точно желая утвердиться в своей мысли.
— Сразу видно!
— Знаешь, как я с ним поступила? — вдруг воодушевляется Нагимочка. — Иду, значит, по базару и вижу: «мой» под ручку со своей расписной прогуливается. Постояли возле фруктового ряда — ничего не взяли, она, видно, капризничает. Даже свежих помидоров не купила. Так по всему базару за ними и ходила. А потом не выдержала. Приближаюсь к нему и говорю: «Здравствуй, дорогой мой! Купи-ка мне яблочко, сынка твоего угощу. Ему ведь тоже витаминчики нужны». Спорить не стал, покраснел, побелел и покорился.
— Ну и ну! — мотаю головой. — Твоя выходка, по-моему, неприлична.
— А обманывать женщину прилично? — перешла она в наступление. — И что ты можешь понимать в приличии?
Тут не избежать бы нам ссоры, но, к счастью, из-за щитов неожиданно появился Катук. Было похоже, что он подслушивал.
— Ну, чего тебе, старый хрен? — недовольно и высокомерно спросила Нагимочка.
— Ты бы с него алиментики… — посоветовал он, осмелев. — Пусть отвечает кошельком. Недурная мысль!
— Ну, чего не в свое дело лезешь? — рассердилась Нагимочка. — Насчет алиментиков я тебе вот что скажу: ни с кого ничего не требовала и не буду требовать. Сама родила, сама и воспитаю. И никто из соседей не скажет, что мои дети сироты, что живут хуже других…
— С подлинным верно! — ухмыльнулся Катук, стараясь как-нибудь выпутаться из неловкого положения. — А я что говорю!
По-своему она, гордячка, права.
18
— Подай зубило, — командует Барабан.
Я протягиваю ему инструмент.
— Куда только смотришь? — ворчит он. — И что ты мне сунул?
— Виноват, — говорю я, — не то схватил.
— Воротки!
Мы с ним на отметке «двадцать один» принимаем все узлы, или, как это говорится по-научному, «обеспечиваем доводку для получения плотного прилегания соприкасаемых поверхностей деталей»…
Следом за нами дотошный Прохор Прохорович — это его участок.
— Нутромер, да поживее!
Внезапно на нашем этаже появляются Валентин и Вадим Пискаревский, помощник оператора. Что их сюда завело в неурочное время?
— Слушай, Пискаревский, как же ты умудрился ничего не ответить о колоннах предкатализа?
Вадим Пискаревский, видимо, опять сорвался на экзаменах по технологии производства. Тут же при нас Валентин по всем правилам устраивает ему разнос. Вижу, нервы у него никудышные, вот-вот сорвется. Но пока старается владеть собою. И ему это в какой-то степени удается.
— Ну что? Ославил на весь комбинат и молчишь?
Его страшит мнение комбината, а меня это совсем не волнует. Пискаревского, по-видимому, тоже.
— Я не понимаю, чего ты раскричался? — отвечает Вадим невозмутимо. — Не сдал сегодня, сдам завтра, не сдам завтра — сдам через неделю. Какая разница? Подумай!
— Какая разница! — передразнивает Валентин, но тут же, спохватившись, добавляет: — Разница очень большая, милый Пискаревский. Подвел весь цех, опозорил!
Пискаревский хладнокровно пожимает плечами, хмурится, но ничего не отвечает комсоргу. Ему, наверное, лень поддерживать беседу.
Потом он вздыхает и говорит, как бы оправдываясь:
— Ну как ты не понимаешь, не в ладах я с твоей техникой!
Он какое-то чужеродное тело в нашем славном цеховом обществе. Его зеленые брюки и оранжевая кофточка стали притчей во языцех, говоря словами Катука. В таком оперении ему только со стилягами слоняться, а не стоять возле циркуляционного компрессора. Не идет! Не соответствует! И баста! Позирует парень. Лицо бледное, взгляд томный, в походке нарочитая небрежность, как и подобает изысканному человеку, который никак не желает сливаться с массой.
А Валентин красив в своем негодовании. Плюнув под ноги, он демонстративно отворачивается.
Мы с Барабаном на время отвлекаемся от своих плашек и зубил и с интересом ждем, что произойдет дальше. Мне непонятно одно: зачем Валентин привел с собой Пискаревского?
Вот Валентин подходит к Прохору Прохоровичу. Старик делает вид, что очень занят и будто не замечает комсорга… Ничего не понимаю.
— Вы готовы? — начинает Валентин самым учтивым тоном. — Я вас спрашиваю: готовы или нет?
Со старым ворчуном приходится деликатничать, тут уж ничего не поделаешь.
— Я всегда готов, — сурово отвечает Прохор Прохорович.
— Отлично, — радуется Валентин. — Я так и знал, что вы уже готовы. Кстати, я привел вам подсменщика. Пока вас подменит Пискаревский. Вадим, поди сюда!
Франтоватый Вадим старику явно не нравится. И вообще Прохор Прохорович не в духе.
— Видишь ли, комсорг, меня никто не сможет заменить, вот в чем дело.
— Ну ладно, не будем ссориться, — говорит Валентин миролюбиво. — По существу, и спорить-то некогда. Мы и так опаздываем.
— Я тебя, комсорг, не задерживаю. И не вижу необходимости задерживать. Иди себе с богом.
— Прошу прощения,
