Внизу более мелким шрифтом:
«От колхозников колхоза «Путь Ленина».
Для Бахтиарова это было так неожиданно, что он застыл, неподвижно смотря на памятник.
— На этом месте после пыток их расстреляли, — тихо проговорил Поляков. — Вот почему я тут живу, Вадим Николаевич. Прошлым летом поставили этот памятник колхозники.
Бахтиаров с глубоким чувством пожал руку старого доктора. Возвращались к дому медленно и молча.
— Идите спать, Вадим Николаевич, — сказал Поляков, когда они пришли к крыльцу дома. — Хотите в гамаке или в доме на моей стариковской постели.
— Максим Петрович, — начал взволнованно Бахтиаров. — Вы сказали, что учреждение, в котором я работаю, у вас вызывает какие-то неприятные воспоминания. Скажите, в чем дело?
— Видите ли, тут какое дело получилось, — ответил Поляков и, взяв Бахтиарова под руку, подвел к скамейке. Они сели. — В сорок пятом году кто-то написал донос, что в период оккупации Голятина я помогал фашистам. Меня вызывали на допросы. Занимался со мной молодой оперативный сотрудник… Между прочим, когда он был ребенком, мне неоднократно приходилось его лечить. И вот этот молодой человек, слепо веривший грязному доносу, с пристрастием допрашивал меня, желая записать в протоколе признание… Хорошо, что вмешался здравомыслящий человек из числа ваших же работников, и все кончилось хорошо. Да и как могло быть иначе?
Что Бахтиаров мог сказать? Какие-нибудь банальные слова утешения? Он угрюмо молчал. Поляков, чувствуя, что Бахтиарову неприятно, сказал:
— Ничего, Вадим Николаевич, ничего. Дело прошлое!
Из темноты вынырнул запыхавшийся мальчик лет двенадцати и схватил Полякова за руку:
— Дедушка Максим! Маме опять плохо…
— Я этого опасался, — ответил Поляков, потрепав мальчика по голове. — Беги, Федя, беги, дружок, обратно. Скажи ей, я сейчас приду.
Мальчик метнулся и сразу пропал среди деревьев.
— В Лунине одна женщина прихворнула, — поднимаясь, пояснил Поляков. — Я схожу в деревню, и вы тут располагайтесь. Только Анну Григорьевну не тревожьте, пока сама не проснется…
Поляков осторожно открыл дверь дома и вошел туда.
Не прошло и минуты, как он выбежал обратно, испуганно крикнув:
— Она ушла!
Бахтиаров вскочил и подбежал к Полякову. В руке у доктора дрожал листок бумаги. Бахтиаров засветил карманный фонарь. Он прочитал:
«Дорогой мой Максим Петрович! Вы так сладко спали, что я не решила нарушить ваш сон. Мне необходимо домой. Мне настолько некогда, что я оставлю пока у вас свой чемодан.
Я узнала, что из деревни в город в 18 часов отправляется машина. Не беспокойтесь. Чувствую себя уже значительно лучше.
С глубоким уважением к вам А. Г. Ж.».
— Когда я проснулся, то был уверен, что она спит, и не стал заглядывать в ее комнату, — виновато проговорил Поляков.
Возмущение, поднявшееся было в первый момент у Бахтиарова, уже прошло. Старик был удручен и расстроен до крайности.
— Ничего, Максим Петрович, ничего! — глухо сказал Бахтиаров.
В тишине раздался шум подъезжавшего автомобиля. Листва деревьев осветилась. Из-за кустов показались фары легковой машины, осветившие застывших от неожиданности Полякова и Бахтиарова.
Машина остановилась перед домом. Открылась дверца, и на землю ступил майор Гаврилов с непокрытой головой, в сером штатском костюме. С протянутыми руками он бросился к Бахтиарову:
— Вадим Николаевич!
— Чему вы радуетесь, Иван Герасимович? — все еще не придя в себя от испытанного потрясения, спросил Бахтиаров, видя необыкновенно возбужденного майора.
Гаврилов схватил Бахтиарова за руки и, не обращая внимания на Полякова, с удивлением взиравшего на него, оживленно сказал:
— Да как же! Встретились лицом к лицу!
— Не понимаю, — с раздражением вымолвил Бахтиаров.
— Мне, мне, Вадим Николаевич, радоваться надо! Мне! Помните, я вам рассказывал о «Голубушке»? Так нашел я ее! Это — Нина Ивановна Улусова! Получили от нее письмо на ваше имя, распечатали. Вечером я приехал в санаторий. Позвали мне Нину Ивановну. Смотрю на нее минуту, другую. Думаю: уж не свихнулся ли я? А потом во всю мочь крикнул: «Голубушка!»… Встреча лицом к лицу!
— Вот тут что! — поняв, наконец, проговорил удивленный Бахтиаров. — Ловко у вас вышло. Поздравляю.
— Словно в кинофильме! — воскликнул Гаврилов и, понизив голос, спросил: — А вы встретились? Нина Ивановна мне говорила…
Бахтиаров посмотрел на притихшего и сгорбившегося в стороне Полякова и тихо сказал:
— Она ушла отсюда… Не застал.
Лицом к лицу
Поезд, которым Жаворонкова возвращалась домой, еще только подходил к городу, а Бахтиаров, прилетевший на самолете, уже давно сидел в кабинете полковника Ивичева, доложив о знакомстве с доктором Поляковым и выслушав последние новости. Теперь они ожидали сообщений с вокзала.
Быстрым перемещением из Н-ска Бахтиаров был обязан Гаврилову. Рано утром примчавшись на машине из Лунина в Н-ск, они первым делом бросились на вокзал. В зале ожидания издали посмотрев на охваченную дремотой, сильно похудевшую Жаворонкову, Бахтиаров почувствовал к ней сострадание. Гаврилов увел Бахтиарова с вокзала и отправил его домой самолетом. Сам он, пользуясь тем, что Жаворонкова его не знала, решил поехать вместе с ней в одном вагоне.
Предположение чекистов о том, что, возможно, Жаворонкову будет кто-то встречать, не оправдалось. Выйдя из вагона, она, не задерживаясь, прошла на привокзальную площадь и села в первое попавшееся такси. Гаврилов сел в машину к поджидавшему его лейтенанту Томову. Их машина следовала за такси, увозившим Жаворонкову. Куда? Гаврилов и Томов понимающе улыбнулись, когда интересовавшая их «победа» остановилась у здания КГБ. Жаворонкова, расплатившись с шофером, вошла в подъезд.
Когда из бюро пропусков позвонили о приходе Жаворонковой, Ивичев сначала изумился. Потом он сказал:
— Вот что, Вадим Николаевич. Я считаю, будет лучше, если вы сами поговорите с ней.
— Я?! — вскрикнул удивленный Бахтиаров.
— Именно вы! — уверенно произнес Ивичев, поднимаясь из-за стола. — Разговаривайте с ней у меня. Я уйду.
Оставшись один в кабинете, Бахтиаров все еще не мог прийти в себя от сильного волнения. Он не представлял себе, о чем будет говорить с Жаворонковой. Даже вздрогнул, когда раздался осторожный стук в дверь.
— Войдите! — сказал он, не узнав собственного голоса.
Дверь распахнулась. Держась правой рукой за косяк, Жаворонкова остановилась у порога. На ее побледневшем лице было страдальческое выражение, серые глаза полны горя. Рассеянно посмотрев по сторонам, она низко наклонила голову, и золотистые волосы на ее голове рассыпались. На ней было серое коверкотовое пальто, в левой руке она держала светло-коричневый саквояж. В следующий момент Бахтиаров услышал стон, вырвавшийся из ее груди. Он хотел позвать ее, но спазмы сжали его горло. Тут она встряхнула головой, откинула со лба волосы и сделала два шага вперед. Бахтиаров двинулся ей навстречу.
— Вадим Николаевич! — вырвалось у нее, и она пошатнулась.
Он подхватил ее. Она прижалась к его груди и громко разрыдалась. Он оторопел, не находя слов. Смотрел на ее склоненную голову, на вздрагивающие плечи, впервые увидел маленькую коричневую родинку на шее. В эти мгновения она по-прежнему была для него близким, дорогим человеком. Она подняла залитое слезами лицо, и глаза их встретились. Он едва слышно спросил:
— Зачем вы так сделали?
Она с мольбой смотрела на него. В ее взгляде была такая преданность, что он невольно подумал: «Она невиновна… Все сплошное недоразумение…» Когда первое волнение прошло, он несколько отстранился от нее и отчетливо сказал:
— Нам необходимо переговорить…
Он и сам почувствовал, что в сказанном им было что-то официальное, противоположное тому, что он испытывал минуту назад.
— Да, да! Обязательно необходимо, — заторопилась она.
Бахтиаров подвел ее к креслу.
— Я все расскажу, Вадим Николаевич! — вдруг просто сказала она, посмотрев на него. — Абсолютно все. Во-первых, простите меня за записку. Слишком поздно я поняла, что она для вас может иметь не только личное значение.
— В записке неправда? — с волнением спросил он.
— Настоящая правда, — выдержав его напряженный взгляд, медленно ответила она.
Надежда, вспыхнувшая было у Бахтиарова, погасла.
— Выслушайте, прошу вас, — наконец услышал он ее умоляющий голос.
Бахтиаров кивнул головой и застыл в кресле. Она несколько секунд пристально рассматривала его, как бы знакомясь с переменами, происшедшими в нем за эти мучительные дни. Потом тяжело вздохнула, села прямо и слегка дрожавшим голосом сказала: