Есть люди, которых горе давит. Есть люди, которых горе делает серьёзнее, умнее, которых горе делает настоящими людьми.
Горе Валю не раздавило. Он стал более замкнутым и серьёзным. Он казался мрачным, но не был мрачным на самом деле. Как ни странно, на душе у него теперь было легче, чем раньше. Теперь он действительно верил, что отец вернётся другим и что будут они ходить всей семьёй гулять, а иногда будут у них с отцом тайные мужские разговоры о том, как сделать, чтобы матери было легче.
А пока что жить было очень трудно. У отца оказалась задолженность в кассе взаимопомощи, и у них с матерью даже и сомнений не возникло, что нужно её погасить.
Они продали зеркальный шкаф, и одну кровать, и ковёр, и даже обручальное кольцо матери. Одного они только не продали: праздничного костюма отца. Им всё казалось, что вот вернётся отец, и стол будет накрыт, и наденет отец праздничный свой костюм…
Всё это было так, но приговор был вынесен, отцу предстояли три долгих года тюрьмы, и как же они могли — сын и жена — не передать ему какой-нибудь особенной передачи, в которой было бы всё, что любил отец. Не потому, что так уж важно было отцу съесть то, что он любит, а потому, что было необходимо, чтобы он почувствовал: жена и сын вместе с ним и знают, что вернётся он настоящим человеком.
А продавать было уже нечего. Мать поступила, правда, на работу, но до зарплаты оставалось ещё шесть дней. Они подсчитали с матерью, что рублей двадцать обязательно нужно на передачу отцу, и тут Валя вспомнил про Вову Быка.
Мальчиков десять, а то и двенадцать продавали билеты перед началом сеанса в кино, для того чтобы всю выручку отдать Вове Быку. Бык копил деньги. Бык уже решил, что, когда скопит сто рублей, уедет жить в Феодосию. Почему в Феодосию, он не знал. Были, наверное, какие-нибудь и другие хорошие города, но как-то услышал он случайно разговор двух доминошников во дворе о том, что в Феодосии море и тепло и в садиках у глинобитных домов растут удивительные фрукты, под названием инжир.
Положение было безвыходное, и Валя решил попросить у Быка двадцать рублей, с тем что с двух материных получек отдаст ему по двенадцать с полтиной, то есть всего двадцать пять. Он не рассчитывал на благородство Быка и на то, что тот согласится дать ему денег без выгоды. Ладно, думал он, пусть пропадает пятёрка, зато отец будет знать, что они с ним, что они его не забудут. Может быть, ему легче будет эти три года.
Бык повёл себя неожиданно. Он выслушал Валю, а Валя немного растерялся и говорил просительным тоном, хотя понимал, что этого делать нельзя. Бык слушал его с тупым лицом, как будто не понимал тех необыкновенно важных причин, которые излагал ему Валя. Потом он неожиданно сделал Вале подножку и Валя упал и сразу вскочил яростным, готовый броситься на Быка с кулаками.
Но Бык Валиных кулаков не боялся. Он смотрел на Валю ухмыляясь.
— Значит, предлагаешь под проценты? — спросил Бык.
— Да, — сказал Валя.
— Подумаешь, — сказал Бык, — нужна мне твоя пятёрка. Приходи завтра, дам тебе двадцать рублей. И двадцать отдашь. Но смотри: не отдашь — такую тебе жизнь устрою!..
Валя не знал, сердиться ему или благодарить, поэтому промолчал и в это время увидел, как в щель между сараями протискивается Миша Лотышев.
Валя и Миша минуту смотрели друг на друга. Они бы могли сцепиться или даже подраться, но они промолчали, и Валя ушёл из царства Быка, а Миша вошёл в это царство.
Передачу надо было отнести завтра к четырём часам, и, значит, если бы утром Валя получил деньги у Быка, можно было успеть всё купить.
Миша в это время уже не ходил в лагерь. Не то чтобы у него не было на это времени. Перепродавать билеты можно было только вечером, на дневных сеансах билетов и в кассе было полно. Просто не мог он больше жить лагерной жизнью. Шашки, лёгкая атлетика, волейбол — и всё время память подсказывает: сарай, щель между сараями, мрачное царство Вовы Быка. Он сказал пионервожатой, что чувствует себя плохо, и не пришёл на следующий день, уверенный в том, что в лагере решат — мальчик захворал и, наверное, несколько дней прохворает. Он ходил по улицам потому, что должна же Анюта думать, что он в лагере развлекается волейболом или шашками, он всё ходил по улицам и старался казаться обыкновенным мальчиком, вышедшим погулять, а чувствовал себя обманщиком и преступником, обманувшим мать, отца и Анюту, преступившим те основные законы, которые должны жить и живут в душе человека. Много он осмотрел улиц Москвы, много он прошагал по набережной Москвы-реки, и много он передумал, худенький черноволосый мальчик, у которого сердце билось гораздо чаще, чем положено согласно врачебной науке.
Получилось так, что, встретившись вечером с Валей, выходившим из царства Быка, и не желая с ним больше встречаться, Миша решил на следующий день прийти к Быку утром и отдать ему, то есть не отдать, а проиграть очередную выручку.
Получилось так, что в то время, когда Миша проигрывал очередную выручку и горошина то исчезала, то появлялась, и всегда не там, где, казалось ему, она должна появиться, вошёл Валя.
Получилось так, что Валя видел, как Миша проиграл последние двадцать копеек.
Миша встал и вышел. Он уже ни на что не надеялся и ни на что не рассчитывал. Жизнь, казалось ему, пропала и впереди только позор и несчастья.
Вова дал Вале двадцать рублей, презрительно скривив губы, и ещё раз упомянул о том, как Вале будет плохо, если он вовремя не отдаст деньги. Валя всё это выслушал, положил деньги в карман брюк и протиснулся через щель.
Когда он вышел из низкой створчатой подворотни, то увидел Мишу. Миша стоял на тротуаре и печально жевал сорванный листок липы, которая недавно была здесь посажена. Тоска томила Мишу. Он думал и передумывал и, как очень часто бывает, представлял себя жертвой неотвратимых обстоятельств, которые его вовлекли в сложное положение. Все казались ему виноватыми. И Валин отец, который наехал на его мать, и Вова Бык, который его обыгрывает, и даже светлая личность — Паша Севчук, который привёл его за сараи. Только он один, Миша Лотышев, не был ни в чём виноват. Он хотел, чтобы всё было хорошо, а вот благодаря этим людям получилось плохо.
А у Вали были другие мысли. Он думал о том, что он старше Миши и понимает, что значит царство Вовы Быка, и что он обязан вытащить Мишу из водоворота, в котором, если его не спасти, Миша обязательно утонет.
— Зачем ты ходишь сюда? — спросил Валя.
— Хочу и хожу, — сказал Миша.
Он смотрел на Валю с яростью. И так ему плохо, а тут ещё этот мальчишка, сын человека, из-за которого его мать лежит в больнице и мучается, будет его учить.
— Миша, — сказал Валя, решив не замечать Мишиной грубости, которую он великолепно почувствовал, — слушай, ты сам не знаешь, что это такое. Они же тебя обманывают. Как ты не понимаешь?
И вдруг Миша выступил защитником Вовы Быка.
— Не он задавил мою мать! — сказал Миша, понимая, что говорит глупости, и всё-таки сказал это, потому что в нём кипело раздражение против мальчишки, который смел его чему-то учить, отец которого был преступник и негодяй.
Валя стиснул зубы, но сдержался. Горе многому научило его.
— Слушай, — сказал он, — скажи честно, сколько ты ему должен?
— Не твоё дело, — сказал Миша.
— Ну, не моё, но скажи честно.
— Ну, пятнадцать рублей, — сказал Миша.
Непонятно как, но день ото дня долг Миши рос и действительно уже дошёл до пятнадцати рублей.
— Знаешь что, — сказал Валя, — возьми и отдай ему.
Он вынул четыре пятёрки, которые дал ему Вова Бык, одну отложил и сунул обратно в карман, решив, что он напишет записку отцу, в которой объяснит, как всё получилось, и, может быть, эта записка будет для отца даже важней передачи.
Мальчики стояли друг против друга, глядя друг другу в глаза.
Ой, как трудно было Мише отказаться от этих пятнадцати рублей! Первая мысль была о том, что в конце концов из-за отца этого противного мальчишки они живут сейчас с сестрой вдвоём, а мать лежит в больнице, и неизвестно, когда поправится. Неужели же он не может взять у этого мальчишки пятнадцать рублей! Но потом он вспомнил, что одно к другому никакого отношения не имеет. То, что мама в больнице, — ужасно, но ведь он-то проиграл, задолжал эти деньги сам по себе. Нет, он не мог взять эти пятнадцать рублей. Зато сказать этому дрянному мальчишке, что он о нём думает, он мог.
— Ты что же, взятку даёшь? — спросил Миша. — Чтобы я про твоего отца не сказал?
— А что не сказал? — спросил Валя, и лицо у него налилось кровью.
— А то, — сказал Миша, — что он — пьяница и хулиган и за дело сидит в тюрьме… что он мою мать задавил. И убирайся вон, я видеть тебя не хочу!
Валя, наверное бы, его ударил. Он уже и кулаки сжал, и мышцы напряг, но тут он увидел, что у Миши слёзы на глазах и мелкою дрожью дрожат губы. Всё-таки раздражение в Вале ещё кипело.
