…с моих слов портье Вашку Мейрелеш записал верно, в чем подписываюсь двадцать первого числа июля месяца, Моника Гомес…
…горничную Монику Гомес от уборки комнат временно отстранить и направить на кухню судомойкой сроком на два месяца с сохранением жалованья, управляющий отелем, лиценциат Фернандо Пайю…
– Я боялась, что уволят, – призналась Моника, выгребая из кармана синего форменного халатика горсть медных монет. – Пойдем в бар, я тебе хоть пиво поставлю.
– За что тебя увольнять? – удивился коридорный Фонсека. – Наоборот, как уйдешь с кухни, прибавку получишь, ты теперь наша. В этой ванне все всегда тонут, мы и то удивлялись, что ты все никак, господин Пайю в среду говорит, я, говорит, наверное, в ней ошибся, наверное, она у нас не задержится, а я ему, давайте подождем, господин управляющий, дадим девчонке шанс… Да спрячь ты свою мелочь, я на тебе двадцатку наварил, Вашку и господин Пайю думали, что ты и сегодня не сунешься.
Дожила
![]()
…Встать, как обычно, не глядя на твою половину кровати, думать о чем-нибудь другом, о солнце, которое в окно, о шумных маленьких серых птицах на дереве, зачем они так кричат по утрам, я вот никогда не кричу по утрам, мне по утрам даже говорить тяжело, дыхание появляется только после первой сигареты, голос – после второй чашки кофе, я до тебя не курила, помнишь, и кофе не пила, ты и при мне не очень-то, удивленно говоришь ты где-то внутри меня, нет, нет, я не разговариваю с тобой, внутренним, и не думаю о тебе, я думаю о чем-нибудь другом, о кране в ванной, кран плохо закрывается, из него капает, при тебе он тоже плохо закрывался, я хотела кого-нибудь вызвать, чтобы починили, ты говорил, не надо, я починю, ты что, смеялся ты, думаешь, я крана починить не умею, такого ты обо мне, получается, мнения, нет, думаю я, я не такого мнения, я вообще никакого мнения, я не думаю о тебе, просто из крана капает, и я никого не вызываю, ты сам починишь, ты что, крана починить не умеешь, я иду на кухню, главное, идти, как обычно, не останавливаться в коридоре, не заглядывать в столовую, тебя там нет, ты никогда туда не заходил по дороге из комнаты в кухню, главное, просто идти, как ты ходил каждый день, это легко, надо только не думать о тебе, а думать о кофе, о сигарете, об окне, не забыть бы его приоткрыть, постоять у него с незажженной еще сигаретой, отойти, включить кофеварку, поставить на огонь чайник, чай для меня, кофе для тебя, ты всегда сам делал мне чай и крупно нарезал лимон, я до тебя никогда не резала лимон крупно, ты и при мне, заикаешься ты, но я не отвечаю, я режу лимон, очень крупно, почти треть лимона кладу себе в чай, а кусочек корочки бросаю в твой кофе, ты будешь смешно кривиться, когда она тебе попадется, щелкаю зажигалкой, закуриваю, выпиваю залпом твой кофе, потом долго пью свой чай, я всегда долго пью чай, ты успеваешь выпить еще чашку кофе, съесть бутерброд с ветчиной и выкурить еще одну сигарету, пока я сижу и грею то одну, до другую щеку об остывающую кружку, я доедаю твой бутерброд и смешно морщусь, прикусив лимонную корочку, почему-то она мне попалась во второй чашке кофе, а вроде бы я бросила в первую, я не помню, как давно тебя со мной нет, я не знаю, с каких пор живу эту жизнь, которую ты уронил, а я подняла, главное, не думать об этом, главное, не дать выветриться запаху твоего кофе, дыму твоей сигареты, главное, не перепутать последовательность, быть точной в мелочах, главное… Из комнаты доносится еле слышный звук, как будто кто-то сел на постели, вздох, шуршание босых ног по полу в поисках шлепанцев, негромкий стук и, наконец, шаги.
Слава тебе, Господи, медленно думаю я сквозь солнце, которое в глаза, сквозь гомон шумных маленьких серых птиц в голове, сквозь собственный крик, слава тебе, Господи, дожила…
Станция
1Все равно куда, сказал Луиш, забираясь на заднее сиденье, как в нору, головой вперед. Просто поезжайте куда-нибудь, я заплачу, у меня есть деньги. Таксист, тучный африканец, такой черный, что не разобрать черт, кивнул и переключил счетчик на ночной тариф. Луиш вначале смотрел в окно, пытаясь понять, куда они едут, но потом как-то внезапно уснул, как провалился, и увидел во сне Андрею, она сидела в воздухе, поджав под себя одну ногу, и что-то быстро-быстро писала пальцем на полированной поверхности стола.
Приехали, сказал таксист. Луиш открыл глаза. Таксист стоял рядом с машиной и придерживал ему дверь. Приехали, повторил он. Сколько с меня, спросил Луиш. Ничего, сказал таксист, переступая с ноги на ногу, то ли в туалет хотел, то ли побыстрее уехать. Огромный живот ритмично колыхался из стороны в сторону. Мне все равно было нужно в эту сторону. В эту, это в какую, хотел спросить Луиш, но не спросил, попытался выбраться из машины, запутался в ногах и почти выпал наружу, больно ударившись головой. Осторожнее, сказал таксист, усаживая его на землю. И, навалившись животом, добавил мягким, почти интимным шепотом, берегите себя.
Луиш кивнул и прикрыл глаза. Когда он их открыл, такси уже удалялось – очень быстро и абсолютно беззвучно. Луиш с трудом поднялся – в голове что-то болезненно сжалось, – и медленно пошел по улице.
2Гостиница выглядела такой новенькой, как будто с нее только что сняли подарочную обертку. За ярко освещенной стойкой сидела красивая светловолосая девушка в безупречной белой блузке с застежкой на спине и смотрела прямо на Луиша, улыбаясь приветливой, чуть-чуть официальной улыбкой.
Луиш вздохнул с облегчением, одернул пиджак, провел рукой по волосам и поискал взглядом двери.
Дверей не было.
Луиш дважды обошел гостиницу по часовой стрелке и один раз – против, тщательно ощупывая стекло. Ни одного шва. Ни одного стыка. Весь низ гостиницы представлял собой сплошной литой куб, Луишу когда-то подарили такой на день рождения, там жили крошечные креветки, не нуждавшиеся в воздухе и еде. Луишу куб не нравился, и он отдал его Андрее.
Все то время, что Луиш исследовал стены, светловолосая девушка продолжала смотреть прямо на него – все так же спокойно и дружелюбно, с едва заметным оттенком нетерпения. Это вертящийся стул, сказал вслух Луиш, в очередной раз встретившись с девушкой взглядом, она просто сидит на вертящемся стуле. Не отрывая глаз от девушки, он снова зашел в тыл гостинице и увидел, как девушка, не меняя позы, медленно поворачивает голову на сто восемьдесят градусов. Остренький подбородок уперся в круглую перламутровую пуговку, и светловолосая девушка улыбнулась Луишу приветливой, слегка перекошенной от натуги улыбкой.
3Луиш понял, что бежал, только когда выбился из сил и остановился, задыхаясь и утирая взмокшее лицо. Ему было нестерпимо жарко, рубашка прилипла к потной спине, а жесткая ткань брюк начала натирать между ног. Луиш облизал губы и огляделся. Справа от него, как в каком-нибудь техногенном кошмаре, шли ровные ряды абсолютно одинаковых домов, зато слева был парк, за влажно поблескивающей железной оградой темнели деревья и дышали парфюмерной сладостью душные ночные цветы. Широко расставляя ноги и морщась от боли, Луиш перешел через дорогу и неожиданно для себя легко пролез между двумя столбиками ограды, стараясь не думать, что может прятаться в прохладной темноте.
4Серый мохнатый тючок на скамейке не выглядел опасным, может, только немного неуместным. Луиш опасливо ткнул в него пальцем. Тючок оказался тугим и удивительно приятным на ощупь, покрытым не то густым мехом, не то очень мягкой шерстью. Луиш погладил тючок ладонью и присел рядом с ним на скамейку. Он уже успокоился, попил из мраморного фонтанчика с питьевой водой, там же вымыл лицо и шею и, наконец, не торопясь, помочился в заросли белых олеандров, постанывая от удовольствия, и теперь ему безумно хотелось спать, с каждой секундой все сильнее. Луиш еще раз погладил тючок по шелковистой спинке, – или брюшку, внезапно подумал он, перевернул тючок и погладил с другой стороны тоже. Потом, не очень понимая, зачем он это делает, укутал тючок в свой пиджак, снял рубашку, – ветер слегка потрепал его по разгоряченной спине, – расстелил ее на скамейке, снял и аккуратно, как возле собственной кровати, поставил туфли, брюки тщательно сложил и тоже постелил, затем лег – под головой тючок в пиджаке, под поясницей бумажник и связка ключей в кармане брюк, – закрыл глаза и немедленно увидел Андрею. Она все так же сидела в воздухе вполоборота к нему, но уже не писала, а наоборот, сосредоточенно слизывала надпись со стола.
