задел оратора концом кнута по плюшевой шляпе.
Все издали крики возмущения.
— Но такой закон трудно провести. Из наших союзников это может быть сделано только в Турции. А у вас есть связи?
— Да, я пользуюсь кредитом у солидного бакалейщика. А он читает газеты.
Этот разговор начался между случайно встретившимися людьми под дождем, в ожидании омнибуса.
Джентльмен помог супруге войти под узкий навес для ожидающих пассажиров, сложил большой зонтик, отряхнул его и встал рядом с Алексеем.
— Какой дождь!
— Да. Дождь и ветер.
— Ах так? Вы иностранец? Француз?
— Нет.
— Германец?
— Нет, я русский.
— Русский? Неужели вы русский? Посмотрите, моя дорогая, и это русский. Я очень рад! Давайте вашу руку. Как приятно.
Англичанка доброжелательно разглядела Алексея и тряхнула ему руку. Омнибус не шел.
— Если вам что-нибудь надо узнать по дороге, то я к вашим услугам.
— Это я вам скажу, как и куда проехать! — властно сказала дама.
— Говорят, что во всем мире увлекаются Вальтер Скоттом, — продолжал джентльмен. — Читают ли его в России?
— Да, конечно.
— Напрасно. У нас, напротив, его популярность слабеет.
— Почему же?
— Он часто бывает неточен. Хуже того, открылось, что Скотт часто описывал в своих исторических романах события, которые происходили в наше время и на самом деле. Даже с ним самим! А это обман читателя!
К этому времени под навесом собралось несколько джентльменов и все слушали с интересом и, кажется, желали принять участие в разговоре.
— Как странно! — вымолвил очень высокий джентльмен с черными как смоль усами, закрывавшими его рот. — Ведь мы всегда были союзниками на поле боя, а что произошло… Разрешите, я пожму вам руку, как русскому. Удивляюсь, чем занимаются политики. Им только бы впутать нацию в какую-нибудь ненужную войну.
— Заметьте, что на этом острове совершенно спокойно… — раздался еще чей-то голос.
Ветер ударил под навес и обдал всех дождем. Никто не обратил внимания. Тем временем число ожидающих возрастало и литературный спор продолжался.
— Он смолоду пытался писать о себе, но никакого успеха не имел. Тогда он переодел современных бездельников из редакции и лавок в костюмы герцогов и королей, изображая их в исторических романах. А как вы думаете?
— Может быть, так только кажется. Со многими случаются в разные времена одинаковые истории.
— Да, сэр. Но не в этом случае. Как только все открылось, от него многие отвернулись. Шотландские патриоты намерены обратиться в Высокий суд за оскорбление памяти певца их родины. Члены ученых обществ отговаривают истцов под тем предлогом, что нельзя компрометировать писателя, известного всему миру, спустя много лет после его смерти. Это разрушает цивилизацию.
— Нет. Причина не в этом… — процедили смоленые усы, — если распубликовать всю эту историю, то окажется, что заезжие прохвосты на базарах ничем не отличаются от наших герцогов… и… и…
— А не врать якобы тоже нельзя. Если написать не в историческом романе, а прямо о себе или семейной жизни, то получишь маленькое вознаграждение и большой скандал.
Тут англичанка-викинг захохотала, имея в виду что-то свое.
Омнибус подошел, на углу торговой улицы многие сошли, но мест внутри не оказалось. Компании пришлось рассаживаться на крыше. Распустили зонтики, и началась настоящая дискуссия. Образовались две партии. Долговязый в смоленых усах снял цилиндр и тер красным платком потную лысину. Кто-то пытался поднести ему кулак к носу. Но на драчливого заднескамеечника не обратили внимания. Прения становились горячими. Перешли на Диккенса, потом с литературы на политику…
Алексей подумал, что не могут воздержаться, если речь о политике или про преступления. Близ своей остановки Алексей спрыгнул, когда омнибус еще не совсем остановился.
А на улице весенний ветер, мечутся деревья под его порывами. Ветер с налетающими дождями. Прохожие с блестящими от воды зонтиками, и все спешат. Идет бездомный в опорках, с одутловатым нездоровым лицом, под рваным зонтиком. Полицейский не трогает, пока общественный порядок не нарушен. Бродяга рычит, стоя на краю тротуара, при виде дамы, проезжающей в кэбе с поднятым верхом.
В пансионате, где поселился Алексей, появился купчик из России. Вчера в такой же дождь шли вместе по улице, и он сказал, что непривычно видеть ему такое множество людей на тротуарах, и все без формы и мундиров.
— А на Невском сплошь пуговицы блестят, всюду форменные шинели и каски…
— На параде? — рассеянно спросил Сибирцев.
— Нет, зачем же. На проспекте. Вы давно дома не были. А как здесь зонтики носят, обратите внимание. Хотя бы вы сами.
— Как обычно. Или в чем-то различие?
— А сколько у нас в генералы произведено, сколько наград за войну петербургским сановникам!
— Что вы хотели про зонтики сказать? — перебил Сибирцев.
— A-а! Лондонцы носят свои большие черные зонтики держа их высоко над шляпами и цилиндрами и стараясь никого не задеть, не пряча в них голову в потертых фуражках с форменными околышами, как наша чиновная мелюзга, спешащая поутру в присутствие. Наши веселые нищие, крючки, любители покутить за счет купцов или приезжих ходатаев при случае заедут тебе спицей зонтика в лицо: чего, мол, ты рыло выставил, не видишь, чин идет.
В пансионате жил молодой китаец, стриженый и всегда в белом воротничке. Он был прислан из колонии учиться в Лондоне медицинским наукам и был рекомендован Эвансом. Видимо, у фирмы Эванс были какие-то дела и в Гонконге, и Николай уже познакомился с этим китайцем.
Кто поверит, что в богатой чужой стране, в гигантском городе, полном движения, Алексей жил лишенный удовольствий, погруженный в свои размышления, неторопливо, почти одиноко и спокойно, как в деревне. Он начал заниматься с медиком из Гонконга китайским языком.
А на улице, где шел Алексей, пустынно, и украшенные медью двери красивых, похожих друг на друга домов плотно закрыты. Эти двери, как красные щиты, рядами выставлены вдоль улицы между белых переплетов рам над грядками цветов. Улицы Лондона казались Алексею сплошными шеренгами запертых дверей и закрытых подъездов богатых особняков, гостиниц и учреждений. Он почти нигде не бывал. Правда, открыты церкви, а в церквях ярко горели большие свечи и пели как в концертных залах, словно население молило о прощении за свой эгоизм и отчуждение.
Алексей неделю не был у Эванса. Дом Николая открыт для него, это и согревает душу и вызывает досаду, что лишь петербургскими знакомствами ограничен он и здесь. Хотя грех жаловаться. При случае все с ним приветливы и даже дружественны, особенно когда узнают, что он не француз и не немец. Да и у него самого нет никакого желания без дела разговаривать с людьми и знакомиться. Англичане на него не обращают