Нашел. На дверях медная дощечка и на ней:
Присяжный поверенный Г. К. Красовский.
- "Это теперешний каратель, - решил Сергей. - Ну, что же, войдем".
И он нажал кнопку электрического звонка.
VIII.
Четвертый день, как живет Сергей в удобной, но совсем непривычной для него обстановке крепкотелой буржуазной семьи.
Встретили его по письму даже приветливо, - как своего человека.
- Скажите, но почему вы так запоздали? - с легким укором спрашивала его хозяйка. - Ведь письмо вам было передано уже давно.
- Ничего не поделаешь, знаете, служба. Предполагал выехать раньше, но задержали.
Ему отвели комнату небольшую, но уютную, обставленную тяжелой мебелью и широким кожаным диваном, служившим ему вместо кровати.
И вот каждый день, по утрам, Сергей уходит, инсценируя "дела службы". Возвращается к обеду, а вечера проводит за чаем в столовой, посреди кружка друзей и близких знакомых Красовского.
Семья была выдержанная и даже тонная. Видно было, что ее внутренний механизм работает ровно и без перебоев, а жизнь течет плавно, своим чередом, как будто ничего особенного вообще и не происходит.
Во всяком случае, если где-то в стороне кипело, бушевало, разбивалось, рушилось, то непосредственно Красовских не задевало и на семейном уюте ничем не отражалось.
Красовские как бы умышленно закрывали глаза на все кругом происходящее, в лучшем случае считая все это каким-то недоразумением, неприятным инцидентом, а в худшем - беспорядком, который скоро уляжется, утихомирится для того, чтобы уступить дорогу плавному течению, прежней спокойной жизни. Как-то раз, обиняком, Сергей задал хозяйке вопрос: - не думает ли она, что в конце концов пора бы изменить теперешний уклад жизни?
- Ну, а как же может быть иначе? - пожав плечами, ответила она. - Ну, я понимаю, в верхах там, другой образ правления, парламент, конституция. Но зачем же личную-то жизнь ломать?
И в голосе ее было столько неподдельного удивления и непонимания, что Сергей промолчал и перевел разговор на другую тему.
Однажды он лежал на диване, когда послышался женский голос:
- Константин Николаевич! Идите чай пить!
"Ах, ты чорт, - мысленно обругал себя, вскакивая с дивана, Сергей. Да ведь это меня же".
И ответил поспешно:
- Сию минуту, Ольга Павловна! Зачитался, что даже не слышу.
За чаем собралось несколько человек. Ольга Павловна, - женщина лет тридцати пяти, в меру подкрашенная и подведенная, ее брат - тучный господин с жирным баском и лаконическими резкими суждениями обо всем. Чья-то не то племянница, не то крестница, куколкой наряженная, Лидочка. И еще какой-то субъект неопределенной категории, с козлиной бородкой, весьма интеллигентным лицом и тщательно отутюженными складочками брюк. Он был тощ и желчен; фамилии его Сергей не расслышал.
- Сегодня доллар поднялся ровно в два раза, - громко проговорил тучный господин, ни к кому, собственно, не обращаясь. - Это грабеж, форменный! Неслыханная вещь! За один день на сто процентов!
- Удивительно, - проговорил Сергей. - Что бы это значило?
- А то, что плохо работаете, господин офицер. Все отступления да отступления.
- Но постой, мой друг! - вмешалась хозяйка, очевидно, желая смягчить его резкость. - Почему же ты так говоришь Константину Николаевичу, точно это от него зависит.
- На это есть причины чисто стратегического характера, - ответил Сергей. - И я думаю никто не сомневается в том, что в конце концов Добровольческая (он чуть-чуть не сказал было Красная) армия сумеет разбить эти банды.
- Не сомневаются? - И тот иронически посмотрел на него. - Нет, сомневаются, раз доллар вверх скакнул. Отчего он скачет, вы знаете?
- Нет! - откровенно сознался Сергей.
- Ну, то-то! А скачет он оттого, что спрос на него большой. А спрос почему? Да потому, что уши навострили все, как бы чуть что, так и до свидания. С нашими-то цветными тряпками за границу не уедешь. А вы говорите, - не сомневаются. Нет, уж у меня доллар на этот счет лучше всякого барометра.
- Константин Николаевич! - перебила их Лидочка, которой надоел этот разговор. - Вы на фронте были?
- А как же? Был, конечно.
- И красных видели? Пленных? - добавила она. - Расскажите, какие они?
- Какие? Вот, право, затрудняюсь сказать. Люди как люди. Все больше крестьяне и рабочие.
- А вы... вы их не расстреливали? Сами, конечно?
- Нет, не расстреливал, - ответил он несколько насмешливо.
- Аа! - разочарованно протянула она. - А я думала почему-то, что вы сами. Скажите, а вы видели, как это их?..
- Лидочка, перестань, что это ты за чаем о каких неприятных вещах говоришь, неэстетично даже, - молодая девушка и вдруг - такие разговоры.
Лидочка немножко обиделась: мало ли что не эстетично, а раз интересно.
В комнате было чисто и тепло. Сверху из-под абажура лился ровный, мягкий свет, и бисерные нити спускающейся бахромы играли огоньками разноцветно.
Тощий господин, просмотрев газету, отложил ее в сторону и сказал, обращаясь к Сергею:
- Читали?.. Нет? Какую новость еще выкинули. Все просоциализировали и дома, и имущества, и храмы, - кажется, больше нечего было. Так нет, решили еще социализировать женщин! - проговорил он раздельно и едко усмехаясь. - Женщин от шестнадцати лет и выше. Вот смотрите, официальное сообщение.
Сергей посмотрел, - точно официальное сообщение в виде вырезки из "Правды" было налицо.
- Может быть, здесь преувеличивается несколько, - осторожно заметил он. - Вряд ли они могли решиться на такую меру. Ведь это вызвало бы целый бунт.
- Э! Одним бунтом больше, одним меньше. Не все ли им равно? А что это правда, так я и не сомневаюсь. Например, знаете, у них там для Совнаркома некая госпожа Колонтай есть. Шикарная, конечно, красавица, брильянты, меха и все такое прочее. - Он посмотрел искоса на скромно опустившую глаза Лидочку и добавил с некоторым раздражением. - Да неужели же не слыхали? Ведь об этом все говорят.
- Да, слыхал, что-то, - уклончиво ответил Сергей. - Только верно ли это?
- Враки все, - прислушавшись, проговорил другой. - Разве всему, что у нас в газеты попадает, верить можно? Всякой дрянью столбцы заполняют, а про то, что нужно - ничего. У меня, вон, фабрика в Костроме, так хоть бы строчка была, как там и что. Все на один лад. Все, пишут, поломано, растащено, камня на камне не осталось. А встретил я недавно человека. Ничего - говорит - все на месте стоит, одно отделение работает даже понемногу.
- Ах, оставьте, Федор Павлович! - возразил ему первый. - Нельзя же все о ваших фабриках. Нужно, так сказать, всесторонне осветить бытие этих банд. Это в конце концов необходимо для истории.
- Враки! - упрямо повторил тучный господин. - А если не враки, то и у нас не лучше. Декрета не издавали, а что кругом господа офицеры делают! Стыдно сказать. Публичный дом какой-то!
Лидочка вспыхнула и снова потупила глазки, размешивая ложечкой простывший чай, - должно быть, не слыхала.
- Оставь, Федор! - опять вмешалась хозяйка. - Ты всегда что-нибудь... такое скажешь.
И она неодобрительно покачала головой. Сергей неторопливо грыз сухарь и слушал, как горячо доказывал что-то субъект с козлиной бородкой.
- Нет, нет! Я не согласен, чтобы эта социализация, чтобы посягали на мои убеждения, на имущества... на благоприобретенную собственность! Я не могу согласиться... Я протестую, наконец!
- Ну и протестуйте! Пожалуйста! Сколько вам хочется! Да что толку-то в этом? Это все равно, что во время землетрясения кричать во все горло: "Я протестую против землетрясения". Но что толку в этом протесте? Другое дело, когда за ним сила была бы. Тогда бы я тоже... У меня вон фабрика. А так-то, что впустую.
Но тощий господин с этим помириться не мог. Он только что хотел с желчью обвинить своего собеседника в том, что его взгляды отзываются большевистским духом, когда хозяйка, заметившая, что спор начинает принимать острый характер, оборвала разговор.
- Бросьте, господа! Всегда у вас политика. С чего бы ни начали, все на нее свернете. Лидочка, ты бы сыграла что-нибудь!
"Протестую против землетрясения, - усмехался, лежа в постели, Сергей. - А хорошо сказано, право. Протестуй сколько хочешь, до бешенства, до исступления, а все-таки все колышется, рушится и грохочет".
И почему-то ему ярко представился карикатурный, маленький интеллигент с козлиной бородкой, который стоит и беспомощно протестует против бушующей огневой стихии Революции.
Из гостиной доносились звуки рояля, - тихие, пряные. В комнате пахло книгами и коврами. Комоды блестели лаком, - крепкие, кряжистые, годами вросшие в паркетные квадратики. С письменного стола фарфоровые амурчики поглядывали глупо. Равно тикали стенные часы. - Покой, уют, благополучие.
"Иллюзия благополучия, - подумал Сергей. - Скоро, скоро придет и сюда, может быть грубая, жестокая, но освежающая буря Революции. И сметет она этот теплый покой и пошлый уют. К чорту, кверх ногами перевернет эту равномерно налаженную жизнь. И засмеется над испуганным недоумением и бессильной ненавистью этих маленьких, протестующих человечков".
