И тут само Провидение пришло на помощь прокурору. Как раз в это самое время Великий Вождь и Учитель задумал свою знаменитую битву с досаждавшей Устюгову нацией, обозвав всех, принадлежащих к ней, «безродными космополитами».
Чувство гордости, граничащее с простым человеческим умилением, овладевало прокурором Устюговым всякий раз, когда он думал, какой нелегкий труд пришлось взвалить на себя товарищу Сталину. Всей душой желал он ему успехов в том, чтобы жалкое отребье «безродных космополитов», не сумевшее до конца сложить свои головы, воюя в рядах доблестной Красной армии, или же каким-то чудом миновавшее печи гитлеровских концлагерей, впредь не смело омрачать своим присутствием города и веси самой лучшей страны земного шара.
С нескрываемым интересом следил Устюгов за развитием замысловатых комбинаций, которые внедрялись в жизнь верными соратниками Вождя и Учителя. Он сразу понял, что так называемое «Дело еврейского антифашистского комитета», успешно продвигаемое в столице, должно было стать безусловным примером для всеобщего подражания. Закавыка состояла лишь в том, что в отличие от известных личностей, расстрелянных по этому делу, подозреваемых такого калибра в Бобруйске попросту не существовало, и это была реальность, которая жутко раздражала прокурора Устюгова. Романтической его душе хотелось придумать что-нибудь этакое, что своей неожиданной дерзостью вполне бы могло тянуть на преступление века. Но сколько ни углублялся он в дебри собственных фантазий, ничего более оригинального, чем заговор с целью убийства товарища Сталина, к сожалению, не получалось. Пришлось смириться и начать разрабатывать эту версию таким образом, чтобы придать ей черты абсолютной правдоподобности.
Так появилось знаменитое на весь район «Дело о пейс-контроле».
3
Подготовка к страшному преступлению, по замыслу прокурора Устюгова, должна была выглядеть следующим образом. В городе Бобруйске на углу улиц Бахаревской и Социалистической чудом уцелело здание бывшей синагоги. Оно являло собой довольно крепкое кирпичное строение, которое после прихода в город советской власти превратилось в учреждение, именуемое «Физкаб». Это неблагозвучное название расшифровывалось как «кабинет физической культуры», а потому само здание разделили на несколько небольших комнат, где лежали маты для занятия борьбой и были натянуты канаты, обозначавшие боксерский ринг. Самую большую комнату отдали баскетболистам, подвесив под потолком металлический обруч, снятый с лежащей во дворе полуразвалившейся бочки. В этот обруч будущие участники всесоюзных спартакиад пытались закинуть мяч, время от времени выдаваемый завхозом под расписку, заверенную печатью коменданта.
Лучшего места для планирования предстоящего убийства найти было трудно, а потому прокурор Устюгов решил именно сюда поместить конспиративную явку безродных космополитов.
Конечно, представить себе, что для маскировки преступных деяний злоумышленники начнут бросать друг друга через бедро, посылать в нокаут или выпрашивать у завхоза мяч, было бы несерьезно. Но прокурор знал, что в здании бывшей синагоги существовал подвал, в котором гестаповцы во время оккупации пытали жителей города, подозреваемых в сокрытии у себя лиц еврейской национальности. Теперь этот самый подвал непреклонной волей прокурора превращался в конспиративную явку, более того – в действующий штаб по выработке злодейских планов.
Между тем в ходе предварительного планирования выявилась еще одна неувязка, требовавшая своего правдоподобного объяснения. Прокурор Устюгов был весьма невысокого мнения об умственных способностях местных жителей. Поэтому для проведения столь сложной операции, как проникновение в Кремль с последующим убийством Вождя всего прогрессивного человечества, явно напрашивалось присутствие иностранных эмиссаров. Но каким образом участники преступного сообщества могли отличить среди множества сограждан, желающих убить товарища Сталина, именно тех, кто был послан к ним со специальным заданием?
Прокурор Устюгов провел несколько бессонных ночей, пока не осенила его гениальная догадка. Пейс-контроль – вот ключ к разгадке всех тайных замыслов. Перед горящим взором прокурора возникли картины того, как темной ночью зловещие тени пробираются ко входу в подвал бывшей синагоги, как у самых дверей стоит доктор Ефим Беленький и при помощи масонских инструментов, а именно линейки и раздвижного циркуля, замеряет вовсе не то, что полагалось ему замерять в силу своей профессии, а дотошно определяет длину пейсов у всех входящих, пропуская внутрь только тех, у кого эта длина равняется ровно шести сантиметрам, ибо цифра «шесть» соответствовала числу вершин Звезды Давида.
Это была, несомненно, творческая удача прокурора Устюгова. Теперь будущее преступление, помимо всего прочего, оказалось окрашенным в религиозно-мистические тона, а потому становилось вдвойне и даже втройне опасным для товарища Сталина, зато вдвойне и даже втройне полезным для карьерного роста его преданного последователя.
4
Когда заговор, разработанный в общих чертах, обрел наконец конкретные формы, пора было переходить к проработке деталей. Прокурор Устюгов был не так глуп, как казалось его сослуживцам. Он отдавал себе отчет, что на улицах вверенного его неусыпному оку Бобруйска вряд ли можно было встретить безродных космополитов, щеголявших зловещими пейсами. Поэтому в разработку на этом этапе должна была попасть какая-нибудь более или менее приметная парикмахерская, где из остриженных волос клиентов можно без особых усилий изготовить шестисантиметровые пейсы, а затем специальным клеем закрепить их на щеках злоумышленников.
Сам прокурор Устюгов по парикмахерским не ходил. И дело здесь было вовсе не в том, что хозяином машинки для стрижки волос или, упаси боже, опасной бритвы с большой степенью вероятности мог оказаться представитель соответствующей национальности. Все было гораздо проще. Мужская щетина на пухлых щеках прокурора практически не произрастала, а брить наголо голову он научился сам еще со времени своего проживания в городе Казани, куда отправился в эвакуацию, после того как убедил медицинскую комиссию, что состояние здоровья не позволит ему с должной отвагой громить фашистскую нечисть. Вот почему, когда после войны его направили руководить прокуратурой Бобруйска, он так и не удосужился напрямую столкнуться с одним из самых колоритных проявлений местного сервиса.
Правда, одна парикмахерская по косвенным, скажем так, уликам была прокурору Устюгову знакома. Находилась она на все той же Бахаревской улице в одном доме с магазином, в котором продавали хлеб. Более того, единственное окно парикмахерской и единственное окно магазина располагались в такой близости друг от друга, что между ними не могло уместиться даже самое короткое матерное слово. Это, впрочем, вовсе не предполагало его отсутствие. Просто всякий раз после очередного косметического ремонта соответствующее слово аккуратно восстанавливали черным углем по свежей побелке, располагая буквы строго по вертикали. Летом подобная близость была чревата тем, что из открытого окна парикмахерской в открытое окно магазина «Хлеб» щедрым потоком сочился специфический запах одеколона «Шипр», которым любили поливать свои прически элегантные бобруйчане. Свежий хлеб, завезенный с утра, целый день всеми своими порами впитывал этот волнующий аромат, и те, кто потом уносил домой хлебобулочные изделия, могли за обедом или ужином не понаслышке оценить крепнущие год от года достижения парфюмерной продукции Страны Советов.
Попробовав однажды такой хлеб, прокурор Устюгов строго-настрого запретил своей супруге впредь без крайней надобности появляться на Бахаревской улице и уж тем более обходить стороной злополучное место. Но парикмахерскую эту Устюгов запомнил, а потому решил, что именно там и должны были тайком изготавливать конспиративные пейсы.
Накрыть преступную сеть теперь было проще простого. Для этого всего лишь требовалось арестовать какого-нибудь парикмахера мужского рода, проходившего по ведомству безродных космополитов. А уж как получить от него признательные показания, было делом настолько до мельчайших деталей отработанным, что в успехе его мог сомневаться только какой-нибудь желторотый стажер, да и то если бы ему сказали, что арестованный – слепоглухонемой от рождения и к тому же умеющий изъясняться только на древнекитайском диалекте. В городе Бобруйске таких подозрительных личностей, к счастью, не существовало. Напротив, в парикмахерской, так удачно выбранной прокурором Устюговым, работал человек, по всем своим качествам подходивший под набор соответствующих статей Уголовного кодекса. Человека звали Соломон Соломонович Менделевич. Из оперативной разработки, выполненной по просьбе прокурора сотрудниками майора Пырько, Устюгов узнал, что, во-первых, подозреваемый Соломон Менделевич был вдовец, во-вторых, во время войны он периодически находился на оккупированных территориях, поскольку неоднократно пересекал линию фронта, минируя направления возможной атаки противника, и, в-третьих, был известен в городе под прозвищем Мендеплюев.
