Примерно через месяц после поступления в училище в церкви была торжественная присяга на верность службы Царю и Отечеству. После присяги мы становились настоящими воинами и за крупные проступки подлежали суду по военным законам.
В это время я больше всего дружил с уральцем Щепихиным и с кубанцем Хоменко. Хоменко был великолепным знатоком лошади, и его иногда приглашали знакомые осмотреть намеченную к покупке лошадь. Но я по окончании училища не встречал его и потерял из виду. Щепихин служил в Самарканде, и с ним я переписывался. Потом он в Петербурге окончил Академию Генерального штаба и опять служил где-то в Туркестане. Встретил я его в Чехословакии, в Праге, в 1934 году. Это был старый, больной, израненный и не совсем нормальный генерал. Встретились мы с ним как родные.
К репетициям в училище мы готовились на площадке между взводами, за большим круглым столом или на тумбочке у своей кровати, имея свечу с абажуром, чтобы не мешать тем, кто уже лег спать. Спать можно было ложиться сейчас же после вечернего чая, который был в 8 часов.
В сотне был великолепный хор, который все хвалили, особенно инспектор классов генерал Будаевский33 .
Кроме церковного хора, у казаков был светский – расширенный церковный, который пел не менее прекрасно.
В отпуск юнкеров отпускали по праздникам до 10 часов вечера, а певчих церковного хора до 12. Командир сотни полковник Дьяков доложил начальнику училища, что в сотне имеется светский хор, который хорошо поет, и надо бы и им разрешить отпуск до 12 часов. Начальник училища генерал Плеве[19] сказал: «Хорошо, я приду послушать ваш светский хор». Полковник Дьяков предупредил нас: «Разучите 5 – 6 песен, только хорошо». На это испытание, с начальником училища, пришло несколько офицеров и много юнкеров эскадрона. Мы пропели больше 30 песен. Генерал Плеве был в восторге и сказал: «Спасибо за удовольствие. Можете ходить в отпуск до 12 часов, хоть каждый день». Конечно, этим разрешением мы пользоваться не могли, не было свободного времени, но сознание, что я могу пойти что-либо купить, если надо, а не посылать служителя, было приятно. Я ходил в отпуск только по субботам к Похлебиным, с которыми познакомился в Новочеркасске на прощальном пикнике. Иногда у Похлебиных собиралось до 60 человек: офицеры, инженеры, студенты, юнкера. Оканчивались журфиксы прекрасным ужином. Юнкеров, которым в 12 часов надо быть в училище, кормили раньше.
В училище был общий с эскадроном струнный оркестр, в котором я играл на первой скрипке, но оркестр был слабый, так как не было времени разучивать партии.
В первый год моего пребывания в училище начальником его был генерал Плеве, который на 1-й Великой войне командовал армией. Плеве был симпатичный и хорошо относился к казакам. Инспектором был строгий генерал Будаевский – артиллерист. Во время подготовки к репетициям он обходил юнкеров и, если к нему обращались, охотно помогал. В одном отделении старшего курса он читал артиллерию.
Генерал Алексеев34 , который в Великую войну был начальником штаба Верховного главнокомандующего Государя Императора, в одном отделении старшего класса читал военную историю. Он экзаменовал меня на выпускном экзамене.
Иппологию читал ветеринарный врач, милейший человек, его все любили. (К сожалению, забыл его фамилию.)
У меня на младшем курсе читал артиллерию генерал Христич, строгий, придирчивый. Старшие говорили, что на первой репетиции он никому не ставит больше восьми. Мне за безукоризненный ответ поставил десять, и старшие приходили спрашивать, правда ли что Христич поставил мне десять? Юнкер эскадрона Беков-магометанин давал обещание перейти в православие, если Христич умрет. Христич умер, но Беков в православие не перешел.
Химию и механику все не любили.
Посещение богослужения в церкви было обязательным для всех юнкеров. Эскадрон стоял с правой стороны церкви, казачья сотня – с левой. Стояли строем смирно, никто не смел шевелиться, никто не смел отставить ногу. Пели в церкви по очереди – одну неделю певчие эскадрона, другую – певчие казачьей сотни. Инспектор классов генерал Будаевский пробовал соединить оба хора, но из этого ничего не вышло. Когда пели казаки, церковь была наполнена посторонними прихожанами.
Командир сотни при мне был полковник Дьяков, звали его папашкой. Он был очень строгий, требовательный, отличный наездник, о юнкерах заботился, но и цукал не стесняясь. Сменным офицером был у меня подъесаул Греков, очень строгий, иногда свирепый. Звали его «шакал», а нас, его смену, «зацуканная смена». А мы вторую смену нашего же класса называли «гимназистами». Сменным офицером там был подъесаул Кузнецов. Во время революции он, переодетый, шел пешком из Ростова в Таганрог. По дороге его поймали большевики и убили. Подъесаул Греков Алексей Кириллович35 хорошо учил и дал нам много, но вытягивал из юнкера все соки. Это был выдающийся офицер. Потом он, будучи полковником, командовал сотней юнкеров. Позже получил в Москве 1-й Донской казачий полк. Великую войну окончил генерал-лейтенантом, начальником дивизии и имел Георгиевский крест.
Священника звали «Корнет Жилин» или «отец Горох». Он рассказывал, что, когда был в семинарии, их кормили только горохом. «И все горох, горох, горох». Дьякон был невысокий – совершенно без слуха и с ужасным голосом. Регент входил в алтарь, на ухо давал ему тон, и дьякон повторял тон будто верно, но, выходя на амвон, ревел совсем другим тоном и в дальнейшем не мог попасть в тон... Он был очень бедный, и юнкера эскадрона ежегодно устраивали лотерею в пользу дьякона, продавали картинки, большей частью нарисованные юнкерами же. По традиции картинки должны быть обязательно неприличного содержания. Устраивали комнату, загораживая угол простынями, и впускали туда за особую плату, что там было, не знаю, не смели рассказывать, но выходящий оттуда, красный, отмахивался руками, как от чего-то ужасного. Дьякону всегда собирали больше 300 рублей, что по тем временам были большие деньги.
Был еще сменный офицер есаул Пешков36 , знаменит тем, что на киргизском маштачке[20] приехал из Владивостока в Петербург. Этот маштачок, небольшого роста, очень злой, стоял потом в царской конюшне.
Был в сотне интересный сотенный каптенармус, он нам показывал, как представлял начальству принесенные от мастера 50 казачьих папах, из коих только три были форменными. Он эти три ухитрялся показать 50 раз, а другие в картонках только отодвигал по столу.
Уставши за день, юнкера засыпали, как убитые, до утра. Как-то ночью неожиданно погасли все ночники, и вдруг входят в дортуар человек двадцать, закутанных в простыни и с факелами в руках, и замечательно красиво, пианиссимо, поют «Благообразный Иосиф»[21]. Идут самым медленным шагом и тех, кто не проснулся, проходя, слегка шевелят за одеяло. Обойдя весь дортуар вдоль стены, процессия скрылась. Это традиционный «офицерский обход». На меня он произвел колоссальное впечатление, и так жалко было, что они скоро исчезли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
