Было непривычно ходить по твердой земле и не слышать ставшего за многие дни привычным стука колес, - что-то, по-видимому, от ощущений моряка, сошедшего на землю после долгого плавания. Взрослым было ясно, что сегодня или завтра всех должны развести по каким-то объектам. Так как в баню людей водили без конвоя, и вокруг места их пребывания охраны не было, а только двое милиционеров не разрешали покидать территорию склада, то можно было предполагать, что за колючую проволоку концентрационного лагеря переселенцев из Крыма не поместят. Их, должно быть, ожидали то ли бараки какого-нибудь завода, то ли хижины колхоза или совхоза.
Наступил вечер. Мальчишки завели новые знакомства, им было хорошо после вагонной тесноты, и очень хотелось выскочить за пределы складской площадки в незнакомый и странный город. Взрослые были нервны и одергивали их, сдерживали мальчишечьи исследовательские инстинкты.
Вдруг, как это порой бывает в начале лета на юге, подул сильный ветер, небо быстро затянулось тучами. И через несколько минут полил такой дождь, какой был неведом даже жителям Крымского полуострова, не отличающегося засушливостью. Ставший ураганным ветер гремел по металлической крыше, пугая возможностью сорвать ее. Те, кто расположился у края площадки, спасаясь от заносимых под крышу водных струй, спешно перемещались на сухие участки, ругаясь и причитая. Молнии сверкали одна за другой. Наконец, первые сильнейшие порывы бури прошли, но гроза еще долго не затихала, и раскаты грома то и дело перекатывались от одного края неба до другого, застревая и оглушительно грохоча под высоким навесом, спасающим людей от дождя.
Неподалеку от того места, где находились Камилл и его родственники, расположились два молодых татарина в солдатской форме. Еще днем всем своим поведением они подчеркивали свою непричастность к тем, кто их окружал. Камилл все же был маленьким мальчишкой, и его тянуло к "нашим" солдатам, но те грубо его отогнали. Ведь все вокруг были предатели, которых не зря выслали, воины же эти оказались здесь по ошибке, они были уверены, что их, защитников советского отечества, вскоре отделят от остальных и, может быть, повезут назад в Крым.
И вдруг во время грозы, - из страха ли, из доблести ли, - эти двое в солдатской форме громко запели. Пели они военные и революционные песни, и запомнилась Камиллу одна особенно хорошо звучавшая - "Смело-о мы в бой пойдем за власть Совето-ов...". Когда раздавались раскаты грома, лояльные герои, двое лучшие из лучших, возвышали голоса, стараясь перекричать грохот, и это им почти что удавалось. Они не задумывались, какое впечатление производило их пение на несчастных, лишившихся всего людей, в тоске и страхе прижавшихся друг к другу под гремящей крышей железнодорожного склада где-то очень далеко от родного жилища.
Как Камилл слышал впоследствии из случайного разговора старших, примерно через год один из этих лучших повесился, другой же получил работу холуя и осведомителя при спецкомендатуре, женился на не татарке, и потом куда‑то исчез.
Утром солнечные лучи, отражаясь от зданий и деревьев, окружающих крытую площадь склада, веселыми бликами пытались разукрасить серые груды измученных людей, лежащих на своем мятом и грязном скарбе. Хмурые мужчины и женщины поднимались после тяжелого сна. Еще прохладный, очищенный ночной грозой воздух не облегчал головную боль, маскированная вагонной теснотой безнадежная убогость и потрепанность вещей и людей, обнажено предстала перед взором в свете ясного весеннего утра и вызывала ощущение распада времен, полного разрыва всех связей с прошлым, - так оно и было. В гремящей скученности вагонов присутствовало в качестве иллюзорного будущего ожидание конца пути. Теперь же мир разделился на две половины, - одна, не принадлежащая этим людям, как всегда существующая в неразрывном времени с непрерывно перетекающими от дня ко дню заботами и радостями, и другая, им уготовленная, - инфернальная, клочковатая, похожая на страшный сон. Здесь крымчане не имели будущего, были вне закона, каждый последующий миг бытия зависел не от них, - его определяла сильная и злая внешняя воля. Эта злая воля могла вести на убой на край оврага или в газовые камеры людей только за принадлежность к одному этносу, могла поднять в единый час на дощатые полы телячьих вагонов целые народы и переселить их за тридевять земель, могла принять решение перекроить континенты, повернуть вспять реки. Она не персонифицируема, - пусть не обольщаются шикльгруберы и джугашвили, эти марионетки. Идеи национал-социализма или великодержавного национализма не создаются одним человеком, они вызревают столетиями, пестуемые неполноценным разумом и патологическим комплексом неполноценности...
За оградой товарного склада проходили в будничной суете люди, они останавливались, переговаривались, куда-то торопились, принимали решения. Крымчане же, будь то вчерашние малограмотные крестьяне или прославленные поэты и известные ученые, ждали прибытия покупателей их физической силы, чтобы на хилых плантациях хлопководческих колхозов окучивать ростки, выравнивать грядки, собирать по осени в бязевые мешки созревший хлопок.
И покупатели прибыли. Не совсем ясно представляли себе роль и возможности новоприбывшего контингента приехавшие председатели узбекских колхозов. Приютившие в годы войны десятки тысяч жителей западных земель Советского Союза добрые узбеки поначалу и крымских татар, извергов рода человеческого, приняли как обычных беженцев. Называли они их добрым словом "михман", что означает "гость". Особенно приятно поразило их то обстоятельство, что на этот раз все "михманы" были их единоверцами - мусульманами.
Рассадили людей по полуторкам и повезли по живописной Ферганской долине в разные колхозы. Группа, в которой оказались Камилл с родственниками, была направлена в колхоз имени Карла Маркса, куда они приехали часа через два. Выгрузили их на площади перед правлением колхоза. Сошли люди с машин покачиваясь, - водители гнали старенькие грузовички по проселочной дороге так, будто бы везли бездушные тюки с хлопком, а не людей. Если взрослые, оправляясь после поездки, думали о том, как будут дальше развиваться события, то Камилл был захвачен новизной ощущений. Ему казалось, что он попал в сказочную страну. Кругом абрикосовые и вишневые деревья обсыпанные плодами, на ветвях сидят удивительные птицы с чудным цветным оперением, и, распуская радужные хохолки на головке с длинным загнутым клювом, распевают:
- Упу-пуп, упу-пуп, пыш-ш!
Это были удоды, которые не могут не поразить воображение тех, кто никогда их прежде не видел. В густых кронах деревьев гукали горлицы, в зарослях клевера у пруда жужжали огромные полосатые шмели.
Восприятие взрослых было иное. Красота незнакомой природы проходила мимо их сознания, хотя благодарить Аллаха было за что:
- Аллаха шюкюр! Уралны дагына алыб барыб тушюрген олсалар не япар эдик? (Слава Аллаху! Что бы мы делали, если бы нас завезли в горы Урала?)
Сыны ислама благодарны Аллаху за то, что и в несчастье Он не лишает их надежды и веры в Его благость...
Глава 7
...Обитал на лучшем из лучших полуостровов прекраснейшей из прекраснейших планет гордый народ, корнями уходящий к древним таврам, которые переплелись позднее с великой цивилизацией скифов. Гены и культурные яды Эллады, соединившись с тавро-скифской укорененностью, способствовали возникновению этноса, выдержавшего экспансию и гуннов, и римских легионеров, и печенегов. И когда половецко-кипчакский поток залил весь Крым, то и его, в конце концов, этот этнос впитал в себя и выплеснул в последующие генерации обогащенным тавро-скифской первородностью и греко-римской основательностью.
Здесь, в этих складках моря и земли,Людских культур не просыхала плесень -Простор столетий был для жизни тесен,Покуда мы, Россия, не пришли.За полтораста лет - с Екатерины -Мы вытоптали мусульманский рай,Сожгли леса, размыкали руины,Расхитили и разорили край.Осиротелые зияют сакли,По склонам выкорчеваны сады.Народ ушел, источники иссякли.Нет в море рыб, в фонтанах нет воды...
Русский поэт Максимилиан Волошин написал эти скорбные строки в начале двадцатого века, когда, хотя и оттесненные с лучших земель имперскими вельможами, крымские татары жили худо-бедно на своей родине, ходили в свои мечети, обучали детей в своих школах.
А нынче лишенные родной земли, жилищ и собственности мы ждали дальнейшего развития событий. Ждали безоружные, безлошадные, беспомощные, приведенные почти в небытие... А тот, кто изгнал нас из наших домов, торжествовал победу над нашей историей, над нашей слабой плотью, над нашими обманутыми душами.
