Осторожно я спросил об этом Рожнева. Он в ответ громко рассмеялся.
— Попробовал, да не получилось.
— Как так?
— А вот так… — и Рожнев рассказал, как на охоте у него одна неудача стала следовать за другой. — Как-то раз летом выкопал на сохатых яму. Это еще дело было в тридцатых годах. Пришел через несколько дней, а в яме колхозный конь оказался. Хотели судить. Кое-как выпутался. В другой раз с Гавриилом Романовичем Сухановым пошли на солонцы. Посадил он меня в одно место, сам ушел на другое. Ночь выдалась темная. Дождь собирался. Духотища. Комары донимают. А попробуй пошевелись. А тут страх еще взял. Кое-как пережил ночь, к утру задремал. Сквозь сон слышу дыхание за спиной. Открываю глаза… Медведь! Заорал, конечно, и нажал на спусковые крючки. Ружье бабахнуло из обоих стволов. Не помня себя, выскочил и бежать. Тут Гавриил Романович попался и схватил за руку. «Что ты орешь?» — спрашивает. — «Медведь там». — «Какой тебе медведь? Это мой кобель Демон». Отдышался кое-как и говорю Гавриилу Романовичу: «Ты как хочешь, а у меня дела в деревне есть. Жена хворая. Ребятишки без присмотра. Прощевай».
Года три после этого не ходил в лес. Ан нет, снова соблазнился, пошел с Гавриилом Романовичем белковать.
— Может быть, из меня бы охотник и вышел, — продолжал Рожнев, — так нет, черт медведя подсунул. Как вспомню, так вздрогну. До сих пор мурашки по коже ходят. Охотились мы тогда с тозовками. Подняли собаки медведя из берлоги, погнали. Мы за ними. Догоним — чих-чих, а он, как от комаров, отмахивается. По пачке патронов расстреляли. Наконец-то доняли. Ложиться стал. Кровь на снегу остается. А тут ночь наступает. Выстрелили еще по разу, побежал. Собаки за ним. В хребет идет. Идем по следу. Темно стало. Собаки бросили зверя — устали. Что делать? Прошли еще с километр по следу, поднялись в хребет, выбрали толстый кедр и под ним костер разложили. Покурили, наломали веток. Я прилег к костру и стал дремать. Среди ночи собаки вдруг лай подняли. Раздался треск сучьев. Я вскочил. Спросонок ничего не пойму. А медведь — бух прямо в костер. Головешки во все стороны!
Бедная моя головушка! Оказывается, медведь сидел на кедре, под которым мы костер разложили.
Авдо усмехнулась, покачала головой, весь вид ее говорил: «Однако, бойё, лишку хватил. Да уж больно складно врешь. Продолжай! Оно-то со смехом легче жить».
— Ты, Гавриил Романович, как хочешь, — говорю я ему, — а мне жить надо. И дал я деру к зимовью. Километров пятнадцать отмахал без передышки. Когда пришел в зимовье Гавриил Романович, я в горячке валялся. Тогда Гавриил Романович уложил меня на нарту, привязал, чтоб я дорогой не убег, и прямо в деревню доставил. Три месяца отвалялся в больнице, потом пришел домой, взял ружье и в речку бросил. С тех пор вот и живу спокойно. Привык к такому своему положению. Дело, слава богу, находится. Соседи уважают. Ну, посмеются иной раз. Да то не беда.
Мы с Авдо до слез смеялись над незадачливым охотником, смеялся и сам Рожнев.
Глава 17
Утром мы сняли палатку, сгрузили пожитки на дровни и двинулись к реке, чтобы по ней ехать домой. Отъехали немного, я оглянулся. Там, где стояла наша палатка, виднелись жерди, точно обглоданные ребра какого-то животного. Между сосен темнел лабаз. Вот над бором мелькнул глухарь и сел на ветку у лабаза. Вытянув шею, с недоумением поглядел на опустевшую стоянку. Увидел Авдо и меня, обрадованно завертел головой. Щемящая боль разлуки царапнула сердце. Прощай, Старик, верный страж нашего охотничьего счастья. Наверное, больше никогда мы не увидимся. Спасибо тебе за дружбу, за то, что скрашивал наше одиночество. Старик снялся с дерева, пролетел над нами и скрылся за бором.
Вскоре мы подъехали к зимовью. Оно стояло у небольшого ручья. В нем обычно никто не жил: охотники уезжали подальше, в глухие места. К нашему удивлению, у зимовья горел костер, на нас залаяли собаки.
На шум из зимовья вышли Андрей, Валентин и Михаил Сафьянников. Валентин узнал меня и пошел навстречу. Был он плечистый, чуть сутулился. На грудь падала широкая черная борода, со смуглого лица смотрели умные карие глаза. Мы обнялись. Потом подошел Михаил, подал руку. Рядом с Андреем и Валентином он казался совсем маленьким. Лицо круглое, рыжая курчавая бородка веером, а глаза голубые, чистые. От него так и веяло добротой и простодушием.
— Отстрелялись? — спросил Валентин.
— В баню надо, — ответила Авдо. — А вы пошто у костра сидите? Или соболи сами к вам приходят? Пошто здесь остановились, в деревню не идете?
— Шатун за нами увязался. Второй день покоя не дает, — сказал Валентин. — Убить надо, иначе кого-нибудь задерет. И вы оставайтесь. Потом всей компанией двинемся домой.
Авдо задумалась. Потом тряхнула головой.
— Однако, я маленько боюсь амаку. Но всем народом-то ничего, сладим.
Мы с Михаилом проводили Рожнева почти до деревни и наказали, чтобы он предупредил людей о появлении шатуна. Неровен час, может и в деревню пожаловать. Сами вернулись к зимовью. День был теплый: по небу бродили снежные тучи, дул ветер. А там и ночь подоспела, темная, сырая, повалил мокрый снег.
Все мы были возбуждены. Шатун прячется где-то вблизи зимовья, ждет удобного момента. Завтра пойдем его искать. Но будет ли он ждать до утра? В любую минуту может появиться у зимовья, поэтому ружья заряжены пулями и стоят у двери, схватить их — дело нескольких секунд.
Выходим с Валентином из зимовья. Не то снег, не то дождь. Только этого не хватало. Ведь это настоящая беда для зверей: образуется ледяная корка, все ноги поранят. Собаки не спят, с тревогой посматривают в глубину бора. Людоед где-то здесь. Зверовые собаки на привязи, чтобы не ушли за зверем ночью: угонят его куда-нибудь.
Возвращаемся в зимовье. Авдо сидит на нарах и курит трубку. Вид у нее серьезный: с шатуном не шутят. Михаил чинит ичиги. Андрей ходит по зимовью, длинный, голова под потолок, недобрым словом поминает и мокрый снег, и шатуна. Он сильно прихрамывает.
— Ты где это ногу покалечил? — спросила Авдо.
— С сохатым бодался, — вместо Андрея ответил Михаил.
— Вот он ему по мягкому месту и наподдавал.
— Как так? — удивилась Авдо.
— Такой же баламут, как Михаил, попал, — садясь на нары, стал рассказывать Андрей. — Мясо вышло. Пошел я чего-нибудь спромышлять. Речку Белую помнишь? Вот в вершину ее и пошел. Дорогой мне соболиный след попался. Собаки понюхали и убежали. Старый. Я все-таки решил последить, может, где недалеко залег в дупле. А соболь такой скверный попался, идет больше чащей, виляет то туда, то сюда. Потом мышей начал в россыпи промышлять. Все истоптал, насилу я след распутал.
