Этот эпизод наделал шуму, даже попал в передовицы многих газет. Некоторое время я опасался, как бы внимание не было привлечено к моему участию в событиях. Я сильно рисковал — имя моего отца по-прежнему не сходило с уст. Гордый своим участием в отпоре, данном тирании, каковой является долгом каждого гражданина, желающего жить в свободной стране, я понимал, что допустима противоположная точка зрения и она может восторжествовать. Нельзя рассчитывать на то, что представители старшего поколения и власти просветленными, понимающими глазами посмотрят на то, что у них называется молодой развязностью. Они способны на такую гадость, как выдернуть несколько человек и учинить «разбирательство». Я всегда был готов пострадать, но спешить с этим не собирался. К счастью, когда мое имя начали связывать с событием, интерес к нему в публике окончательно угас, и ни в училище, ни в Военном министерстве не нашлось никого, кому вздумалось бы его распалять. Вот образчик удачи, который надо помнить в минуту неудачи, а она не заставит себя ждать. Остается только сказать, что выборы в совет графства прошли неправильно. Восторжествовали прогрессисты, как они себя называли. Баррикады восстановили уже в кирпиче, обмазали штукатуркой, и все наши усилия пошли прахом. Но ведь никто не скажет, что мы плохо старались.
Скоро кончился мой срок в Сандхерсте. Вместо того чтобы барахтаться в самом низу, и то почти из милости, я закончил с отличием, восьмым из ста пятидесяти в моем выпуске. Упоминаю об этом, чтобы подтвердить: нужное мне я схватывал быстро. Трудное было время — и счастливое. Всего три семестра, и конец каждого ознаменовывался почти автоматическим переводом из младших в средние, а потом из средних в старшие. Старший ты уже через год. Такое ощущение, что растешь с каждой неделей.
В декабре 1894-го я вернулся домой, совершенно готовый к тому, чтобы вступить в ряды королевских военных сил. Если в школе я был одиночкой, то в Сандхерсте обзавелся кучей друзей, трое-четверо из коих здравствуют по сей день. Остальные ушли из жизни. Многих друзей и просто ротных товарищей унесла Англо-бурская война, почти всех остальных прикончила Мировая. Немногим уцелевшим вражеские пули порвали бедро, грудь, лицо. Привет им всем.
Я вышел из Сандхерста в мир. Он открылся передо мной, как пещера Аладдина. С начала 1895-го и до настоящей минуты у меня не было времени оглянуться. Я могу по пальцам пересчитать дни, когда маялся от безделья. Нескончаемый фильм, и ты в нем играешь. Страшно увлекательно! И самыми живыми, разными, напряженными, исключая, конечно, первые месяцы Мировой войны, были 1895–1900 годы, которыми ограничен сегодняшний рассказ.
Когда я оглядываюсь на них, я не могу не возблагодарить всевышних, давших нам жизнь. Каждый день был хорош, и каждый следующий лучше предыдущего. Взлеты и падения, опасности и поездки, и всегда дорожное чувство, всегда манит надежда. Объявитесь же, молодые! Вы как никогда нужны, чтобы заполнить брешь в прореженном войной поколении. Ни часу нельзя терять. Вы должны занять свое место на переднем краю Жизни. Двадцать — двадцать пять лет! Возраст дерзаний! Не миритесь с положением вещей. «Ибо ваша земля, и что наполняет ее»[8]. Вступайте во владение наследием, берите на себя обязательства. Снова взметните славные знамена, двиньте их на новых врагов, подступающих к воинству людскому, и вы их сомнете. Не спешите сказать «Нет». Не миритесь с неудачей. Не соблазняйтесь личным успехом или признанием. Вы наделаете массу ошибок, но, оставаясь великодушными, честными и пылкими, вы не навредите миру, даже не причините ему сильной боли. Он для того и существует, чтобы его домогались и завоевывали молодые. Только раз за разом покоряясь, мир живет и процветает.
Глава 5
Четвертый гусарский полк
Здесь я должен представить читателю человека замечательного душевного и физического склада, который тогда вошел в мою жизнь и стал играть в ней важную роль. Полковник Брабазон командовал 4-м гусарским полком. Полк пришел в Олдершот из Ирландии годом раньше и был расквартирован в Восточных кавалерийских казармах. Полковник Брабазон издавна дружил с отцом, и еще школьником я несколько раз видел его. Кадетом в Сандхерсте я имел честь быть приглашенным на полковой обед. Незабываемое событие. В те дни обед кавалерийского полка мог вскружить не одну молодую голову. Двадцать-тридцать офицеров во всем блеске голубых с золотом мундиров собирались вокруг круглого стола, на котором сверкали кубки и трофеи, за двести лет собранные полком в спортивных и боевых ристалищах. Это походило на государственный прием. В сверкании, изобилии, церемонно и выдержанно, великолепный и долгий обед шел под звуки полкового струнного оркестра. Меня очень тепло приняли, и благодаря моему осмотрительному и скромному поведению несколько раз приглашали потом. Несколько месяцев спустя мать сказала мне, что полковник Брабазон не прочь взять меня к себе, но что отец категорически против. Похоже, он еще считал возможным, используя свои связи, определить меня в пехоту. Оказывается, герцог Кембриджский выразил неудовольствие тем, что я не мечу в 60-й стрелковый, и обронил, что в нужное время всегда находятся способы преодолеть трудности. «И вообще, — писал отец, — не след Брабазону, которого я считаю одним из лучших солдат в нашей армии, соблазнять парня службой в 4-м гусарском».
Но я уже только ею и бредил. После грустного возвращения домой отцу было не до меня. Мать объяснила ему, как сами собой устраиваются мои дела, и он примирился и даже был доволен, что я стану кавалерийским офицером. Вот что, среди прочего, он спросил меня напоследок:
— Своих лошадей-то завел?
Отец умер ранним утром 24 января. Вызванный из соседнего дома, где я ночевал, я бежал через темную, занесенную снегом Гровенор-сквер. Он легко умер. Сознание у него еще прежде помрачилось. Оборвались мечты стать ему товарищем, пройти в парламент его единомышленником и помощником. Оставалось только продолжать его дело и охранять его память.
Теперь я был сам себе хозяин. Помощи и совета я всегда мог попросить у матери; но мне уже сровнялся двадцать один год, и родительской опекой она меня не угнетала. Сделавшись вскоре моей ярой союзницей, мать употребляла свое огромное влияние и безграничную энергию на то, чтобы поддерживать мои планы и отстаивать мои интересы. В свои сорок лет она была так же молода, красива и обворожительна. Мы сотрудничали на равных, скорее как брат и сестра, нежели как мать с сыном. Так мне казалось, по крайней мере. И так оно оставалось до конца.
В марте 1895-го я был приписан к 4-му гусарскому полку. В нетерпении я прибыл в полк за шесть недель до срока, и меня сейчас же пристегнули к группе новобранцев, проходивших жесткую и суровую выучку. Мы дневали и ночевали в манеже, в конюшнях или на плацу. Приемами верховой езды, после двух пройденных мною ранее курсов, я владел неплохо, но, признаться, строгостью муштры 4-й гусарский превосходил все, что мне довелось испытать в армейской вольтижировке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
