Можно было бы привести много примеров поистине трогательной заботливости моряков «Седова» об успешной подготовке к научным работам. Уже на производственном совещании люди начали вполголоса переговариваться друг с другом, уславливаясь о том, какую работу взять на себя. Положили почин этой творческой самодеятельности Буторин и Гаманков. Когда совещание шло уже к концу, Буторин неожиданно попросил слова и коротко сказал:
– Мы вот тут с Гаманковым обговорили, – он сделал рукой широкий округлый жест. – Сделаем, стало быть, трос для глубоководной лебедки. У нас есть подходящие концы. Вот и расплетем…
Потом Алферов заявил, что он сумеет смастерить металлический стакан для измерения осадков. Машинная команда взялась оборудовать лебедку.
Так в дружной коллективной работе развертывалась подготовка к серьезнейшим научным исследованиям, которыми мы хотели ознаменовать дрейф своего корабля.
…К концу октября возле «Седова» вырос целый городок. Кочевавшее вместе с нами ледяное поле было освоено полностью. Мы знали на нем каждый бугорок и каждую ямку. Даже щенки Джерри и Льдинка теперь отваживались уходить в дальние «экспедиции», к окраинам нашего ледяного «двора».
Эта широкая площадка с изрезанными краями имела около 700 метров в длину и 550 метров в ширину. За лето солнце, ветер и вода выровняли ее, и только в одном месте уцелел приметный четырехметровый торос. Я всегда глядел на него с большим уважением, мысленно прикидывая, каким гигантом он был год назад, если даже после летнего таяния ему удалось сохранить столь почтенные размеры. По краям нашего поля тянулась невысокая торосистая гряда – свежий след последних подвижек.
Красноватый свет луны озарял возведенные сооружения. Центром ледового городка, без сомнения, можно было считать большую жилую палатку.
Ее силуэт, темневший на льду, напоминал настоящий дом. Рядом с ней виднелась палатка поменьше, в которой была размещена аварийная радиостанция.
Налево от жилой палатки высилась аккуратно сложенная пирамида из бочек с бензином и керосином – аварийный склад горючего. Бочки эти уложили на доски. Тут же поблизости лежали мешки с углем и груда досок и бревен, предназначенных на дрова.
Под крутым откосом большого тороса, в сотне метров от носа нашего корабля, высилась вторая пирамида, сложенная из коробок, наполненных аммоналом. Противоположный скат служил «лыжной станцией»: любители этого вида спорта карабкались на самый верх тороса и оттуда во весь дух катились на лыжах вниз.
Немного ближе к судну, метрах в сорока, стояла палатка, раскинутая над прорубью для гидрологических работ.
В самом дальнем углу ледяного поля, почти у самой его границы, терялся во мраке маленький снежный домик Виктора Буйницкого – наш «магнитный хутор»: для производства магнитных наблюдений, как известно, необходимо удаляться возможно дальше от корабля, чтобы влияние судового железа не сказалось на показаниях приборов.
Буйницкому перед началом наблюдений приходилось выкладывать на снег подальше от домика все железные предметы, в том числе и карабин, который он брал на случай встречи с медведем.
Как только в районе дрейфа были обнаружены медвежьи следы, я выделил из числа моряков несколько караульных и они поочередно дежурили у домика с карабином наготове, пока Буйницкий делал наблюдения.
В 100 метрах от судна мы вморозили в лед столб, на вершине которого был укреплен стакан для измерения осадков.
Повсюду торчали снегомерные рейки, вехи, отмечавшие места, где был просверлен лед для измерения толщины, и т. д. Дорожки, протоптанные на снегу, многочисленные лыжни довершали сходство нашего ледяного «двора» с обычным пейзажем зимовки.
Но стоило отойти метров на пятьдесят подальше, и картина резко менялась: за грядой торосов, окаймлявшей поле, лежала мертвая пустыня. Мы остерегались пока что переступать ее рубежи.
Незаметно подошла годовщина дрейфа. Эта дата заслуживает того, чтобы о ней рассказать более подробно.
Глава шестая. Голос Родины
Как бы ни был наш коллектив занят текущей будничной работой, подготовку к празднованию годовщины дрейфа мы начали заблаговременно и вели очень обстоятельно.
Хотелось подытожить сделанное за год, найти упущенное, спросить самих себя: все ли сделано, что можно было сделать? Как прожит этот год и что он дал каждому? Выросли ли мы хоть немного или остались такими же, как были?
Весь коллектив старался перед годовщиной дрейфа сделать еще больше, чем было сделано до этого.
Буйницкий, Ефремов и я углубились в подсчеты. Мы решили подвести некоторые, хотя бы самые общие, итоги за год.
Получались довольно внушительные цифры. С того времени как «Седов» совместно с «Садко» и «Малыгиным» вступил в неизведанный район, обозначавшийся на картах Арктики белым пятном, наш коллектив успел провести сотни ценных наблюдений.
Во-первых, с помощью 107 астрономических определений, производимых с помощью теодолита, удалось точно нанести на карту линию самого дрейфа. За этот год мы продвинулись к северу более чем на тысячу километров. Если же учитывать все сложные изгибы и петли, которые корабль проделал вместе с дрейфующими льдами, то общая длина пройденного пути достигала 3 тысяч километров. Начиная с апреля «Седов» дрейфовал за 80-й параллелью, постепенно продвигаясь все дальше на северо-запад. К годовщине дрейфа он достиг 84°18',5 северной широты и 133°58' восточной долготы.
Во-вторых, участниками дрейфующей зимовки за этот год было проведено около 100 измерений глубин до 3 тысяч метров, 8 измерений глубин свыше 3 тысяч метров, 31 магнитное наблюдение, сняты 34 гравиметрические записи, проведено 365 дневных наблюдений за жизнью и состоянием льда, свыше тысячи метеорологических наблюдений. Кроме того, каждые десять дней определялась толщина льда, проводились регулярные наблюдения над поведением магнитного компаса и гидрологические работы. Часть этих исследований была проведена на «Садко», теперь же весь комплекс научных работ перешел к седовцам.
Год назад нас было 217, теперь из этой армии зимовщиков осталось всего девять человек. Зато прибыло неплохое пополнение – шестеро моряков «Ермака», добровольно разделивших с нами трудности дрейфа и на деле показавших выдержку и умение бороться с трудностями.
Как ни различны были характеры и темпераменты людей, собранных в коллективе, им удалось наладить в труднейшей обстановке ледового дрейфа дружную и осмысленную жизнь.
Этот год многое дал каждому. Мы окрепли физически и морально. Расширился круг знаний и опыта. Почти каждый выдвинулся на более ответственный пост: я был вторым штурманом на «Садко» – стал капитаном; Дмитрий Григорьевич Трофимов был четвертым механиком «Ермака» – стал старшим механиком и парторгом «Седова»; Андрей Георгиевич Ефремов был руководителем практики студентов на «Малыгине» – стал старпомом корабля; Сергей Дмитриевич Токарев был старшим машинистом «Садко» – стал вторым механиком; Всеволод Степанович Алферов был машинистом – стал третьим механиком; Николай Сергеевич Шарыпов был кочегаром – стал машинистом; Дмитрий Прокофьевич Буторин был матросом – стал боцманом. Да и остальные члены экипажа также значительно повысили свою квалификацию за этот год и обогатили свой опыт.
