Мама с самого утра так вынесла мне мозг, да еще припрягла к готовке, что у меня напрочь вылетело из головы наше свидание. Чуть не завопила в голос от отчаяния, и уже ни на что, не рассчитывая пригласила его к себе., уверенная в том, что он просто меня пошлет и уедет и на этом будет поставлена жирная, некрасивая точка.
Северный огласился, и это было лучшее, что он мог для меня сделать.
Родители притихли, Стас перестал лезть — теперь чтобы дотянуться до меня, ему надо было преодолеть Антона, а это задача не из простых — у начальника конституция мощная, одни плечи чего стоили.
Дальше вечер перестал быть скучным и напряжённым. По крайней мере для меня. Я расслабилась, а остальные, наоборот, напряглись.
Отец был странно молчалив, маменька пыталась поддеть Северного, но безрезультатно, а Стас начал пороть откровенную чушь, не зная, как еще себя возвысить над конкурентом за мое внимание. А мы с Антоном урагали, понимая друг друга без слов.
Так здорово.
Мама дважды постучала в дверь, прежде чем зайти. Вся бледная, осунувшаяся, с густыми тенями под глазами, и взглядом, наполненным вселенской тоски.
Начинается…
— Привет, Мам, — сладко потянувшись, села на кровати, — что-то я сегодня обленилась, никак не встану. Как тебе спалось.
— Плохо, — горестно сказала она, и тяжко вздохнула, — мне всю ночь снились кошмары.
— Бывает, — я специально не стала спрашивать, что именно ей снилось в кошмарах. Уверена, что это был Северный.
Мама, так и не дождавшись от меня наводящего вопроса, все равно начала рассказывать.
— Мне снилась ты…
Внезапно.
— В дранине, на паперти с протянутой рукой, — дребезжащим от муки голосом продолжала она, глотая крокодиловы слезы, — а рядом с тобой сидел этот жуткий невежественный птушник…
Сказать ей что ли, что все не так? Что Северный помозговитее Стасика будет. У него реальные рабочие мозги, способные генерировать ценные идеи, а не просто заниматься шапкозакидательством.
— Он был пьян, вонюч, с подбитым глазом…
— Это я ему подбила? — спросила, стараясь так уж откровенно не улыбаться. Мама смерила меня возмущенным взглядом, поэтому предпочла больше не шутить, а молча переодеваться.
— А мимо вас прогуливался Станислав, под руку с элегантной дамой, и даже не смотрел в твою сторону. Представляешь?
— С трудом.
Это я про Стаса и даму. Мне кажется, этот кадр точно никогда не изменится. Там мамочка постаралась, внушая ему, что он самый лучший, самый умный, самый красивый, а все, кто с этим не согласен — просто идиоты.
— Жуткий сон, правда? — мама не сдавалась.
— Просто сон, — я пожала плечами и пошла умываться, чувствуя, как она смотрит мне вслед.
Когда вернулась, обнаружила, что букета нет. Белые розы исчезли, а на их месте появился унылый пучок желтых гвоздик, и я догадываюсь, чьих это рук дело:
— Мама! — рявкнула и решительно пошла на кухню.
— Да, Диночка, — она встретила меня ласковой улыбкой.
— Где мой букет?
— У тебя на столе.
— Я не про то безобразие, что там только что появилось. Где мои белые розы? — грозно засопела, в этот раз не собираясь уступать.
— Эта безвкусица? — маман пренебрежительно сморщила нос, — большей вульгарщины сложно было придумать! Такие только…непутевым преподносят!
— Правда??? — взвилась я, — что же папа тебе всегда только такие дарит, а?
— А вот и не такие!
— Такие! Всегда еще приговаривает: белые розочки, для моей любимой козочки!
Мама, пойманная с поличным, замялась. Глазки по сторонам забегали, щеки румянец залил.
— Где мои цветы, мама? — я перешла в наступление.
— Я их выкинула, — холодно произнесла она и отвернулась к плите.
— Что ты сделала? Выкинула? Мои цветы? Зачем? — у меня просто слов не было, аж в ушах от негодования зашумело.
— Неприлично девушке тащить в комнату веник, подаренный не пойми кем, когда уже есть достойный букет от молодого человека, — чопорно заметила она, всем своим видом демонстрируя оскорбленную добродетель.
— Мама! — я уже пыхтела, как бешенный носорог, — завязывай со своими сводническими потугами. Стас не мой молодой человек и никогда им не станет. Это во-первых! Тихо! — прервала ее протест, — его достойный букет на самом деле достоин исключительно одного. Титула «прощай молодость»! Это во-вторых! А в-третьих, ты не имела права выкидывать мои цветы, и не важно кем они были подарены!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Как ты разговариваешь с матерью? — она схватилась за сердце, — я из-за тебя и твоего невоспитанного гостя полночи не спала, а теперь еще и это должна терпеть?
Всхлипнула и повалилась на кухонный уголок.
Да, е-мое!
Как бы я ни сердилась в данный момент, но дочерние чувства превыше всего. Схватила стакан, налила воды и присела рядом с ней.
— Держи!
Она оттолкнула в сторону мою руку, вызывая глухое раздражение:
— Может таблеточку дать? Валидол под язык? — процедила сквозь стиснутые зубы.
— Не надо мне ничего, — горестно изрекла она, — мне уже ничего не поможет. Единственная дочь и никакого уважения к матери…
Все, мне не жить. Она теперь при каждом удобном случае будет этим попрекать.
Тут, словно черт из табакерки, на кухне появился отец.
— Что у вас происходит? — спросил строго.
— Твоя дочь — неблагодарная хамка, — вынесла свой вердикт мама.
— Что опять стряслось?
— Спроси у нее, — родительница едва заметно, через силу указала рукой на меня.
Отец тут же перевел в мою сторону суровый взгляд.
Как же мне это все надоело.
— Мы поспорили из-за цветов, — сказала спокойно, а потом мстительно добавила, — мама говорит, что те белые розы, которые ты ей даришь — вульгарная безвкусица.
Маменька сдавленно пискнула, а у папы вытянулась физиономия. Он метнул на нее недоумевающий взгляд, но я сидела так между ними, мешая переглядываться.
— Вот гвоздики — это самое то, а белые розы — ерунда полная, — продолжала выплескивать раздражение.
— Лида! Ты же терпеть не можешь гвоздики! Я тебе один единственный раз по молодости букет из них дарил, и вспомни, что ты сделала? Двор ими подмела!
— Вот и я о том же, пап!
Мама, как-то уж слишком бодро для умирающей, вскочила на ноги, и грозно погрозила мне пальцем.
— Не перевирай мои слова, мы говорили совсем о другом!
Отец тактично кашлянул, как бы намекая, что нельзя так стремительно из образа выходить, но она даже не заметила этого.
— Об этом, — уперлась я, — ты выкинула мой букет, потому что цитирую «такую вульгарщину только непутевым дарят».
Она вспыхнула, словно свеча, снова схватилась за сердце и хотела что-то сказать, но у меня не было сил слушать:
— Только не надо опять падать в обморок. Два раза за пять минут это уже слишком! Даже для тебя! — произнесла предупреждающе и с грохотом поставила стакан на стол, расплескав половину воды, — спасибо за хорошее утро. Завтракать не буду, сыта по горло.
Ушла к себе, но через миг вернулась, неся с собой букет от Стасика. Родители, до этого активно перешептывающиеся между собой, тотчас притихли, подозрительно поглядывая в мою сторону. Я демонстративно скомкала гадкие гвоздики и засунула их в мусорное ведро, где уже покоились мои бедные белые розы.
После такого протеста было тошно сидеть в своей комнате, да и не хотелось дожидаться счастливого момента, когда они перегруппируются, все обсудят и снова пойдут в наступление, поэтому быстро оделась и просто сбежала из дома, не сказав им ни слова.
Гуляла по улице, еле превозмогая желание позвонить Антону, но под конец пришла к выводу, что не стоит навязываться и мешаться, у него вполне могут быть свои дела. В результате ушла к подружке и провела у нее весь оставшийся день.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
***
На следующий день я столкнулась с родителями на кухне. Они вели себя так, словно накануне ничего не произошло. Ни слова, ни пол слова о том, как погибли мои несчастные цветы, про скандал тоже не вспоминали. Все у нас хорошо, весело и нарядно.
