Подобных Медее подруг у Софии было немного, и Медея была среди них лучшей, самой близкой. Предательства София не ждала — не только и не столько она полагалась на верность Медеи, сколько на ее здравый смысл: общие дела, интересы, тайны столь крепко повязали подруг, что серьезное поражение Софии почти наверняка означало бы для Медеи конец ее блистательной карьеры. Еще Медея знала, что у подруги имеется в надежном месте досье неблаговидных дел, и что София, если захочет, всегда найдет людей, готовых им воспользоваться. Досье было солидным, а грехи тянули на приличный срок, даже при самом благоприятственном отношении присяжных асессоров; как доктор юриспруденции и бывший прокурор Медея Тамина прекрасно понимала это. Так что служила она своей верной подруге и за страх, и за совесть. Вот почему София поручала Медее самые сложные дела, где требовались ум и ловкость, а порядочность стояла на последнем месте в ряду расчетных факторов успеха… — …Конечно, я подозревала, что дядя много хуже, чем я думаю о нем, но кто же знал, что он настолько мерзок?! — говорила София. — Ты понимаешь, что он сотворил? Он пренебрег единственной дочерью, он предпочел пожертвовать невинной Дорой, он обвинил правительство, то есть меня, что мы похитили ее, а может, и убили!
— Я читала его речь, — сказала Медея. — Искусная смесь избранной правды и откровенной лжи. Сенаторам непросто будет выделить первое из второго!
— О чем ты говоришь, подруга?! Кто станет этим заниматься? Дядя представил дело так, что мы — жестокие и вероломные интриганы, посягнувшие на самое святое, что есть у членов Высокородного Сената, — на их честь. А он, Энносигей, — единственный защитник справедливости, закона и этой поруганной «бесстыдным правительством» чести! Понятно, такое объяснение устроило сенаторов. Измены дщери Фортунатов не оказалось — имели место похищение, убийство и провокация врагов; такое еще можно пережить. И благородное собрание дружно выразило сочувствие коллеге Марцеллину в связи с утратой любимой дочери… Вот так, подруга: я просчиталась! Я думала, что Доротея любит Варга и выберет его, а не отца. Я и теперь так думаю. Но я надеялась, что дядя прибежит ко мне, моля как-то уладить это дело… Он поступил циничнее и проще: между дочерью и властью он выбрал власть! О, Медея! Как я могла такое проглядеть?! Я, та, которая, подобно Корнелию, пренебрегла родными и выбрала мирскую власть! Мне это непростительно, подруга…
— Нужно отыскать Доротею. Когда ее увидят в добром здравии, всем станет ясно, что обвинения Марцеллина беспочвенны, что это просто клевета.
София всплеснула руками и воскликнула:
— Vice versa![27] Если она появится сейчас в Темисии, дядя тем более заявит, что это мы похитили его дочь, однако, испугавшись крупного скандала, решили возвратить ее. Это во-первых. А во-вторых, Дора у Варга, и Свенельд у него… Варг не отдаст их нам по доброй воле!
— Не обязательно испрашивать его согласия, София.
— Нет, не могу, Медея, не могу… Оставим эту тему. Я попытаюсь тихо замять скандал. На наше счастье, комиссию по расследованию возглавил Леонтий Виталин. Это достойный человек, он не позволит дяде огульно обвинить нас. Расследование не завершится скоро; мы его затянем и запутаем. У меня наготове десятки фиктивных улик против правительства; эти улики будут подброшены комиссии сенатора Виталина как свидетельства нашей виновности… — …А когда комиссия увидит, что эти улики лживы, не будет веры и уликам твоего дяди! — подхватила Медея.
— Вот именно, — кивнула София. — Лучший способ дискредитировать оппонентов — это показать абсурдность их обвинений. Дядя заявляет, что мы, обойдя закон, подбросили герцогу Круну сто империалов? Очень хорошо. Сенаторы увидят документы, в которых фигурируют сто тысяч империалов! Скажи, Медея, кто поверит, что мы передали варвару сто тысяч империалов, или пять тонн золота?! Дядя заявляет, мол, мы использовали подставных игроков? Прекрасно. Мы предъявим в Сенат документы, свидетельствующие о том, что многие плебейские магнаты нагрели руки на войне в Нарбоннской Галлии, и дядя, очень вероятно, сам даст расследованию задний ход. Он ничего не сможет доказать! А если и докажет, я что-нибудь придумаю другое, и дяде мало не покажется. Пусть просчиталась я однажды — вторично я не ошибусь!
Медея подошла к Софии своей неслышной, почти воздушной, походкой и, обняв ее, проговорила:
— Вот так-то лучше! Такой тебя люблю, вместе с такой готова следовать до берегов Коцита! Ты вызвала меня в Темисию, и это значит, я тебе нужна. Мне надлежит заняться этим делом?
София покачала головой.
— Нет, подруга, это дело слишком мелко для тебя. Помнишь, что я тебе всегда говорила? «Не предавай меня, Тамина, и далеко пойдешь!».
Так и случится: ты отправишься в город, отстоящий от космополиса на четыре тысячи герм.
Медея потемнела лицом. В голосе Софии ей послышалась издевка, и Медея попыталась вспомнить, когда и чем могла навлечь на себя немилость подруги. На память ничего не приходило, и Медея Тамина невольно задала себе вопрос: а не желает ли София попросту избавиться от нее, от той, кто слишком много знает, — как она уже избавилась от Марсия Милиссина и от других, кто тоже слишком много знал?!
София прочитала мысли подруги по выражению ее лица и, ободряюще улыбнувшись, пояснила:
— Отправишься на родину, в Гелиополь. А ты подумала другое? Возможно, ты решила, что я хочу назначить тебя послом к лестригонам?!
— В Гелиополь? — удивленно переспросила Медея. — Но что мне делать там, в Гелиополе?!
— В Гелиополе, как тебе известно, правит князь Лициний Гонорин.
Ему недавно исполнилось семьдесят два года; из них последние двадцать девять лет он на посту архонта Илифии. Ты только вдумайся, Медея, — я еще не родилась, а этот князь уже управлял «золотой провинцией»! Может быть, довольно? Три месяца тому назад, когда отец лежал с инфарктом и я замещала его, мне довелось побывать в Гелиополе и пообщаться с Лицинием Гонорином. О-о-о, ты бы видела этот маразм! Неудивительно, что местные аристократы недолюбливают нас — мы сами вызываем их презрение, доколе позволяем выжившему из ума ретрограду управлять важнейшей провинцией Империи. Лициний Гонорин — всеобщее посмешище! И он не хочет добровольно уходить в отставку, так как считает себя другом нашей семьи. А мне неважно, чей он друг! Мне важно, чтобы во дворце архонта был умный и надежный человек, который бы поднял провинцию, сам подружился с отверженными нобилями и подружил с ними меня. Ты поняла, подруга?
— Да, разумеется, — кивнула Медея. — Мне надлежит собрать досье на нашего архонта, с тем чтобы ты смогла его свалить.
София с интересом посмотрела на подругу и улыбнулась своей неподражаемой таинственной улыбкой, которая всегда смущала людей, хорошо Софию знавших. Вот и теперь Медея затаила дыхание…
— Я что-нибудь не то сказала? — осторожно спросила она.
В ответ София извлекла из своего рабочего стола папку, в какой обычно держат документы, и произнесла:
— Немного, но достаточно. Нет, подруга, досье на старого Лициния мне не нужно. А что мне нужно, я тебе уже сказала. Вернее, кто.
В это мгновение Медея внезапно догадалась, чего ждет от нее подруга. Сердце подпрыгнуло в груди, Медею Тамину бросило в жар и дрожь, глаза сами собой закрылись, всего лишь на одно короткое мгновение, но сердце… сердце не желало умерять свой исступленный танец, и ужас в душе Медеи сражался с торжеством. Ужас был как при падении в бездну, а торжество возникло потому, что в честолюбивых упованиях своих Медея всегда стремилась в эту бездну, не в эту, может быть, так в равную по глубине… Затем явилось недоверие — слишком невероятной казалась разуму догадка, — и с волнением в голосе Медея молвила:
— Я не желаю понимать тебя, София.
Наслаждаясь впечатлением, которое ее слова производили на подругу, София раздельно проговорила:
— Ну что ж, тогда скажу открытым текстом: на днях Божественный Виктор утвердит тебя, Медея Тамина, архонтессой Илифии. Конечно, если ты согласна.
— Нет, это невозможно!.. — простонала Медея.
В попытке найти оправдание своим нечаянным словам она бросила взгляд на две звездочки на рукаве своего платья: сколь крохотными ей они теперь казались!
София перехватила взгляд подруги и рассмеялась.
— Напрасно ты надела это платье, Медея. Оно порядком устарело.
Вот, полюбуйся. Тебе это должно понравиться.
Стараясь унять дрожь, Медея приняла из рук Софии бумагу. Это оказалась копия императорского эдикта о присвоении очередных гражданских и военных чинов, а также священнических санов; подобные эдикты издаются ежегодно, в один из дней Фортуналий. В списке утвержденных в чине претора Медея Тамина нашла себя.
— Однако я бы на твоем месте не стала добавлять третью звезду на это старое платье, — с иронией произнесла София. — В нем ты не смотришься. Гораздо лучше ты будешь выглядеть в генеральском мундире с одной большой звездой.
