Стал я к березке из-за кустов подходить, обошел ракитник, на виду шагаю — поет, вот уж до березки пять шагов — не улетает. Тут я совсем осмелел, под самую подобрался, а он сидит, только замолчал.
«Ох ты, милый, хороший!» — думаю, на колени встал и — скорее точок расчищать. Рву осоку, да на его золотистую грудку поглядываю. Быстренько все до земли расчистил, прикормку насыпал: мучных червей, муравьиных яиц да проса с коноплей: «Ешь, мол, прикармливайся», — а сам назад, чуть не на четвереньках.
Только стал из болотины на твердую дорогу выбираться, показалось — колесо в траве железное лежит. Шагнул ближе — колесо зашевелилось. Голова поднялась. Гадюка! Такая огромная, метр с четвертью будет. Гадюку эту я зарубил своей саперной лопаткой. Подождал на дороге, не спустится ли дубровник, но он все пел на березке, а потом отлетел. И я ушел восвояси.
Через день являюсь снова. Дубровник тут, поет на березке. Змея убитая в кочках валяется. Уже посохла. А прикормка поедена. Просо полущено. Все в порядке! И ставлю я лучок-самолов. Запривадил я его мучными червями, замаскировал травой и пошел побродить на торфянике. День выдался не очень жаркий, с тучками, но все-таки сухой, хороший. Все болото налито голосами через край — погоныши свистят «футь-футь, футь-футь», чирки в разрезах — «трик-трик, свись-свись». Соловей у опушки щелкает. Варакушки захлебываются, в разрезах ондатры булькают. Вылезет на сухой рогоз огромная такая крыса коричневая, вроде бобра, и чистится, жуется. А заметит — плюх в воду, ушла. Все в эту пору на торфянике свежее, новое, лаковое: листочки, прутья ракитника, цветы калужницы. Белокрыльник болотный цветет, лягушатник по воде розетками стелется. Сядешь у бережка разреза, и сколько тут разной живности хлопочет, бегает, суетится, плавает, каждый по себе, со своей заботой и нуждой…
Прихожу я обратно — захлопнут самолов и прыгает в нем самец тростниковой овсянки… «Ах, незадача, вспугнул ведь он теперь дубровника». Выпустил я тростникового «воробья». Снял самолов. И как раз дубровник на березку прилетел. «Нет, — думаю, — все равно я тебя дождусь. Лучком поймаю». Скорее, скорее лучок вместо самолова поставил, шнур привязал, огляделся — некуда мне спрятаться.
Только грива кустов у прикорма, а дальше ровное болото. Нечего делать, отошел я шагов на десять со шнуром и лег под кусты. Хоть и не видно лучка, зато дубровника сквозь ветки вижу и, если он вниз юркнет, я тотчас приподнимусь и дерну шнур. Часа два я так лежал под кустами. А дубровник то поет, то улетит, то снова объявится. Закоченел я совсем в сырой траве, уже уходить надумал. Вдруг птичка кончила петь, поцыкала тихонько, повертелась — и вниз. Стал я на руках приподниматься, чтоб увидеть ее, а в это время что-то тихо так около рук «о-с-с-с». Поглядел. Нет, ничего. Снова приподнимаюсь — и опять «с-с-с-с». Вижу, дубровник на точке клюет. Дернул шнур. Есть! Соскочил — и к добыче. Когда распутал, посадил в кутейку дорогую птицу, подумал, а что это там, под кустом, сипело, жук, что ли, какой. Пошел поглядеть. На самом том месте, где я лежал, еще одна змеища огромная свернулась, голова настороже, и язычок черный полощет. Так меня всего и ободрало с ног до головы. Вот кто сипел. Как она меня не клюнула, до сих пор удивляюсь, почти в обнимку лежали.
Вовремя пойманный спокойный дубровник запевает иногда в тот же день. Загнездившиеся птицы песни не дают и могут погибнуть. Следовательно, добывать дубровников надо лишь в последние майские дни. В клетке птичка поет в течение мая-июня. Обжившийся дубровник петь начинает с марта и поет до июля с небольшими перерывами. Корм зимой — зерновая смесь наполовину с «соловьиной». 2–3 мучных червя обязательно. Летний корм с добавлением свежих муравьиных яиц и рубленой зелени. Не перекармливайте птичку, она склонна к ожирению. Полная линька идет поздно, в октябре. В марте у самцов бывает частичная линька головы, сероватое осеннее перо заменяется кофейным. На плохом, бедном корме цвет грудки у птиц тускнеет. Клетка дубровнику должна быть первого номера, с мягким верхом обязательно, птицы часто вскидываются вверх и в жесткой клетке разбивают надклювье.
К вопросу о ловле добавлю, что иногда дубровник идет в западню на приманного, но далеко не каждый.
Белая лазоревка, или князек
Из бойкого лесного племени синиц одна белая лазоревка — подлинно болотная птичка. На Урале и в Сибири она попадается, хотя и не часто, а в Европейской России исключительно редка.
Необыкновенная, снежно-белая, с голубым хвостом, серой спинкой и голубыми крыльями, она несравненна по красоте и миловидности. Недаром народное название синицы — «князек» — как бы подчеркивает ее исключительную стать.
Князек — житель заболоченных речных урем и лесистых озерных пойм с камышом и рогозом. Есть она также в лиственном ольховом чернолесье и болотных торфяных сосняках.
Гнездятся и выводят птенцов лазоревки в глубине болот, в дуплистых гнилушах-ольхах. К осени выводки выходят на края большого леса, залетают иногда в городские парки, но долго здесь не задерживаются. Зимой отыскать лазоревок может лишь очень знающий охотник. Птички сбиваются на зиму в теплые и обширные тростники. Можно пройти в двух шагах от птички и не заметить ее, тихо ползающую, перелетающую по стеблям рогоза и полым метелкам камыша. В это время лазоревки молчаливы. Редко-редко раздастся где-нибудь их переливчатый крик. Белая с голубым окраска так хорошо сливается с занесенными снегом тростниками, с комочками снега, синего в тенях. Вероятно, отсюда сложилось неверное мнение, что лазоревки откочевывают. Мнение это основано на домыслах. Надевая пойманным синицам медные проволочные колечки, я с точностью абсолютной установил, что выводки князьков лишь меняют одно место обитания на другое и далеко от гнездовий не уходят.
Лазоревка редко идет в западни на других синиц. Ловить ее нужно на белую же лазоревку, в крайнем случае, на лазоревку зеленую, крик которой почти тождествен.
Впервые я поймал князька в окрестностях разъезда Гать, что в 30 км от Свердловска. Был там хорошо оборудованный точок на стыке овсяного поля и лиственной опушки. Слева шла железная дорога, а за нею как раз и начиналось лесное болото, из которого прилетали разные диковинные птички, вроде щуров, сорокопутов и рогатых жаворонков. Лазоревок тогда я знал лишь понаслышке и по книгам, никто из местных любителей их не имел.
Я хорошо запомнил темный ноябрьский день. Все кругом уже стояло в нежном неосевшем снегу. Пасмурный вьюжный свет разливался по-над землей, над молчаливым лесом и полями. Я поймал с утра двух густо-красных снегирей и одного серого, сибирского. Можно было кончать ловлю, но я почему-то медлил. Не хотелось уходить из этого первозимнего леса, такого присмиревшего и печального, но еще не вымороженного до нелюдимости долгой зимой.
На току, покрытом пухом пороши, стояли в клетках приманный снегирь и синица-гаечка. Вдруг синица призывно запищала, а из-за линии, низом, перелетела к току странная бело-голубоватая пятнистая птичка. Она покрутилась на голом березовом кусте и сразу кинулась в ток.
Я едва успел дернуть шнур и через мгновение стоял над сетью, разглядывая невиданную белоголовую пташку. Синяя полоса через глаз подсказала мне, что это лазоревка. Но какая? Князек! Белая лазоревка!!
С великой осторожностью я распутал добычу и, чтобы не выпустить как-нибудь, сунул руку с вцепившейся в пальцы синичкой подальше за пазуху. Потом выпустил снегирей, еще затопчут красавицу, и посадил лазоревку в носилку. Теперь я торопился на разъезд, беспокоясь, как бы доставить птичку живой и невредимой. Охотник я тогда был неважный: ни мучных червей, ни муравьиных яиц в запасе у меня не было.
Дома высадил лазоревку в матерчатую куролеску, надавил кедровых орехов, семечек, конопли, поставил баночку с моченным в молоке хлебом. В кухне на русской печи нашлось с десяток полудохлых зимних мух. И они пошли в дело.
На другое утро, едва рассвело, я с тревогой заглянул в смотровое окошечко. Птица прыгала по жердочкам как ни в чем не бывало. Вот схватила орешек, зажала в лапке, стала быстро, толково долбить, отщипывать желтоватую масляную мякоть. Она ела с видимым удовольствием.
Три года прожила у меня эта лазоревка и была выпущена в тех же местах, где поймана. Я не встречал птички более умненькой и занятной. Как отлично она знала свою клетку, как забавно охотилась, летая по комнате за мухами и мелкой серой мошкарой в цветочных горшках!
Кормил я лазоревку хлебом в молоке, кедровыми орехами, семечками, сырым мясом, вареной картошкой. Летом в корм до половины примешивались свежие муравьиные куколки. Такой корм можно рекомендовать для всех князьков. На одних орехах или хлебе у лазоревки развивается болезнь глаз, подробно описанная в разделе о зябликах. Спасти заболевшую птичку очень трудно. Если болезнь не зашла слишком далеко, надо полностью исключить зерновой корм, давать больше мучных червей и сырого мяса, мотыля, мормыша. Воспаленные веки глаз смазываются слабым раствором марганца.
