«Маленькой Черногории!» Он словно приподнял эти слова перед собой и покивал им, улыбаясь. Эта улыбка относилась и к бурной истории Черногории, и к отважной борьбе ее народа. Содержалось в ней и понимание тех трудностей, которые Черногории пришлось преодолеть, чтобы в конце концов вознаградить Гэтсби от всего ее маленького, горячего сердца. Мое недоверие потонуло в завороженности – слушая его, я словно пролистал с десяток журналов.
Он сунул руку в карман и опустил на мою ладонь прикрепленный к ленте кусочек металла.
– Это награда Черногории.
К моему изумлению, она производила впечатление настоящей.
Шедшая по кругу надпись гласила: «Orderi di Danilo. Montenegro, Nicolas Rex»[12].
– Переверните.
«Майору Джею Гэтсби, – прочитал я. – За исключительную отвагу».
– И вот это я тоже всегда ношу с собой. Памятку об оксфордских днях. Снимок сделан во дворе Тринити-колледжа – слева от меня стоит граф Доркастерский.
Я увидел фотографию десятерых юношей в блейзерах, стоявших в арочном проходе, за которым различались призрачные шпили. Одним из них был выглядевший моложе, хоть и ненамного, Гэтсби – с крикетной битой в руке.
Выходит, все это было правдой. Перед моими глазами поплыли тигриные шкуры, пламеневшие по стенам его дворца на Гранд-канале; он сам, поднимающий крышку ларца с рубинами, дабы умерить их густым багряным свечением боль, которая угрызала его разбитое сердце.
– Я собираюсь обратиться к вам сегодня с важной для меня просьбой, – сказал он, удовлетворенно возвращая свои памятки в карман, – и потому подумал, что вам следует что-то знать обо мне. Не хотелось бы, чтобы вы считали меня пустым местом. Понимаете, обычно меня окружают чужие люди, поскольку я разъезжаю по свету, стараясь забыть то печальное, что случилось со мной.
Он замялся.
– Вы услышите об этом сегодня.
– За завтраком?
– Нет, после полудня. Я узнал стороной, что вы пригласили мисс Бейкер выпить с вами чаю.
– Вы хотите сказать, что влюблены в мисс Бейкер?
– Нет, старина, я не влюблен в нее. Однако мисс Бейкер была настолько добра, что согласилась поговорить с вами о моем деле.
Я не имел и отдаленного понятия о том, что это за «дело», но почувствовал скорее раздражение, чем любопытство. Джордан я пригласил на чай вовсе не для того, чтобы обсуждать с нею мистера Джея Гэтсби. К тому же я не сомневался, что просьба его окажется решительно несусветной, и даже пожалел на миг, что нога моя вообще ступила на переполненную людьми лужайку Гэтсби.
Больше он ни слова мне не сказал. По мере приближения к городу чинность его все возрастала. Мы миновали Порт-Рузвельт, мельком увидев красные обводы выходивших в океан судов, пронеслись по мощенному булыжником закоулку, вдоль которого выстроились темные, отнюдь не малолюдные питейные заведения с пожухлой позолотой на вывесках девятисотых годов. Потом по обеим сторонам дороги распахнулась долина праха, и я, опять-таки мельком, увидел авторемонтную мастерскую и живо сражавшуюся с бензоколонкой миссис Уилсон в разгар битвы.
Словно летя на распростертых крыльях автомобиля, разбрызгивая блики света, мы проскочили половину Лонг-Айленд-Сити, но лишь половину, ибо, едва вокруг нас закружили опоры надземки, я услышал знакомое тарахтение мотоцикла, и вскоре вровень с нами понесся взбешенный полицейский.
– Все путем, старина! – крикнул Гэтсби. Мы затормозили. Гэтсби достал из бумажника белую карточку, помахал ею перед носом полицейского.
– Ваша взяла, – признал тот и коснулся пальцами фуражки. – Теперь буду знать вас в лицо, мистер Гэтсби. Прошу прощения!
– Что вы ему показали? – поинтересовался я. – Оксфордскую фотографию?
– Как-то раз мне удалось оказать услугу комиссару полиции, с тех пор я каждый год получаю от него рождественскую открытку.
Огромный мост, отблески бьющего сквозь его фермы солнца на автомобилях, город, вырастающий за рекой белыми горами, сахарными головами, которые чья-то воля воздвигла на лишенные запаха деньги. С моста Куинсборо он всегда предстает перед нами словно бы в первый раз и словно впервые без удержу сулит открыть нам все тайны, все красоты, какие только существуют на свете.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мы миновали похоронные дроги с заваленным цветами покойником, две кареты с опущенными на окнах шторками следовали за ним, а за каретами – менее скорбные экипажи с друзьями усопшего. Друзья поглядывали на нас – трагические глаза, коротковатые верхние губы уроженцев юго-восточной Европы, – и я порадовался тому, что вид великолепной машины Гэтсби стал частью их печального уик-энда. Пока мы пересекали остров Блэквелл, навстречу нам попался лимузин с белым водителем и троицей расфуфыренных негров: двумя молодчиками и девицей. Я расхохотался, увидев, как они с кичливым превосходством вытаращились на нас.
«Теперь, когда мы миновали мост, может случиться все, – подумал я. – Все что угодно…»
Может случиться даже с Гэтсби, и ничего удивительного в этом не будет.
Шумный полдень. Я пришел, чтобы позавтракать с Гэтсби, в прохладный подвал на Сорок второй улице. И, проморгавшись после яркого света улицы, увидел его говорившим в темном вестибюле с каким-то мужчиной.
– Мистер Каррауэй, познакомьтесь с моим другом – мистер Вольфшайм.
Низкорослый еврей с приплющенным носом поднял ко мне большую голову, и я увидел пару густо заросших тонким волосом ноздрей. А еще миг спустя различил в полутьме и маленькие глазки.
– …таки я бросил на него один взгляд, – сказал, рьяно сотрясая мою руку, мистер Вольфшайм, – и что я, по-вашему, сделал?
– Что? – воспитанно осведомился я.
Впрочем, обращался он, видимо, не ко мне, поскольку, отпустив мою ладонь, наставил свой выразительный нос на Гэтсби.
– Отдал деньги Кэтспо и сказал: «Так вот, Кэтспо, пока он не заткнется, не давайте ему ни пенни». Тут-то он и заткнулся.
Гэтсби взял нас под локти и повел в ресторан, и мистеру Вольфшайму пришлось проглотить следующую уже начатую им фразу, погрузившись в сомнамбулическую задумчивость.
– Хайболы? – спросил метрдотель.
– Хороший ресторан, – сказал мистер Вольфшайм, разглядывая потолочных пресвитерианских нимф. – Но тот, что по другую сторону улицы, мне нравится больше!
– Да, хайболы, – ответил Гэтсби и повернулся к мистеру Вольфшайму: – Там слишком жарко.
– Жарко и людно – да, – согласился мистер Вольфшайм, – зато какие воспоминания!
– Вы о чем говорите? – спросил я.
– О старом «Метрополе».
– Старый «Метрополь», – сумрачно повторил мистер Вольфшайм. – Сколько мертвых лиц. Сколько друзей, ушедших навсегда. До конца моих дней не забуду ночь, когда там застрелили Рози Розенталя[13]. Нас было шестеро за столом, Рози весь вечер много ел и пил. А перед самым утром к нему подошел официант с каким-то странным выражением на лице и говорит: кое-кто хочет побеседовать с вами, ждет снаружи. «Ладно», – отвечает Рози и начинает подыматься, но я дернул его за руку и снова усадил в кресло.
– «Если ты нужен этим ублюдкам, Рози, пускай зайдут сюда, а тебе выходить из ресторана незачем, ей-ей». Было уже четыре утра, если бы мы подняли шторы, то увидели бы дневной свет.
– Но он все же вышел? – наивно спросил я.
– Конечно, вышел. – Мистер Вольфшайм гневно дернул в мою сторону носом. – У двери обернулся и говорит: «Не позволяйте официанту унести мой кофе!» И вышел на тротуар, и они всадили в его толстый живот три пули и уехали.
– Четверо из них попали на электрический стул, – вспомнил я.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Вместе с Беккером – пятеро. – Он заинтересованно повернулся ко мне, снова продемонстрировав волосистые ноздри. – Я так понимаю, вам требуются деловые гонтагты?
Непосредственное соседство двух этих фраз несколько ошеломило меня. Впрочем, ответил ему Гэтсби:
– О нет, – воскликнул он, – это совсем не тот человек!
– Не тот? – Похоже, Гэтсби разочаровал мистера Вольфшайма.
