Но писательница сразу завораживает читающего неподдельностью изображённой ею жизни. Причём не в главных эпизодах, где сосредоточен основной нерв повествования, а даже в мелочах. Это, кстати, отличает талантливого человека от бездарного: человек без способностей экономит на всём, выжимает из любого образа все смыслы до такой степени, что читатель видит лишь пустые оболочки. Талант – щедр, он разбрасывает образы, метафоры, детали направо и налево, ему их не жаль, он их всегда найдёт, да ему и искать не надо.
Примерно так поступает и Дина Рубина. В начале упомянутого рассказа «Супчик» неожиданно проступает картина, написанная средствами самого трезвого реализма: «Во дворе нашего дома под старой орешиной по-прежнему стоит колченогий стол. Папа, помнится, то и дело подбивал ему копыто, а он всё качался. Так и качается. А папы нет…»
Зачем писательнице понадобился этот пассаж, не имеющий прямого отношения к повествованию? Она не просто описала какой-то незамысловатый предмет мебели. Она показала характер и стола, и папы, а главное – заручилась нашим читательским доверием. Мы верим ей и готовы дальше следовать по канве сюжета: «Гляньте-ка на полку – там, рядом с синей вазой, неприметный такой, тускловатый. Это невероятно драгоценная вещь, музейная вещь: кубок Скандербега…» Казалось бы, зачем нам знать о национальном герое Албании, а писательница внешне неприхотливо (а на деле в высшей степени искусно!) вплетает эту деталь в движение мысли и самый смысл прозы.
В другом месте рассказывается про таинственную шкатулку с документами, зарытую в землю в смутное время. В третьем – про медальон, обладающий своей неповторимой планидой. В четвёртом… Впрочем, не буду выдавать потенциальным читателям писательских секретов Дины Рубиной, чтобы не подпортить им удовольствия от знакомства с хорошей прозой.
Кстати о медальоне. Писательница не старается выжать из этой загадочной истории все нарративные возможности, оставляет сюжет недосказанным. Это тоже знак крепкого таланта и уверенности в себе: только средние писатели стараются к концу книги «развязать все узлы». Гении оставляют что-то недосказанное. Кто убил в действительности Фёдора Павловича Карамазова? Трудно сказать…
А что же, вы скажете, так уж и не за что упрекнуть автора книги? Да почему же? Вот, к примеру, цитата из рассказа «Медная шкатулка». Рубина рассказывает историю молодого человека, который поверил в революцию и «Сквозь революцию и Гражданскую войну прошёл, как нож сквозь масло, со всех трибун в светлое будущее народ зазывал…» Тут обращает на себя внимание грамотное использование грамматики: слово «революция» напечатано с маленькой буквы, как действительно ничтожное событие, переворот, а «Гражданская» – с большой. Но характернее другое: сравнение «как нож сквозь масло». Оно, во-первых, банальное, а во-вторых, неточное. Ведь обычно мы храним масло в холодильнике, и оно становится твёрдым. Так что ножом его резать не так-то просто. Так как же такая мастерица слова, как Рубина, допустила эту неточность?
Да всё очень просто объясняется, и никакой стилистической погрешности тут нет: речь-то идёт от лица героини, женщины в принципе и не обязанной заморачиваться в плане языковых средств.
Можно приводить много подобных примеров, но я не хочу этого делать, опять же из соображений не испортить читательского удовольствия.
А итог такой: хорошая книга, качественная.
Изящество воздушных линий
Изящество воздушных линий
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Теги: Наталия Ермашова , Очередь за счастьем
Наталия Ермашова. Очередь за счастьем: Стихотворения, проза. – Оренбург: Печатный дом «Димур», 2015. – 232 с. – 500 экз.
Бывает поэзия, которая создаёт таинственную атмосферу, от которой щемит сердце. Слова выстраиваются в ряд так, что мелкие недочёты вроде неточных рифм или многословия становятся незаметны. Именно к такой поэзии и относятся стихи Наталии Ермашовой. Они полны образов, которые понятны лишь автору, но тем не менее вызывают у читателя эмоциональный отклик.
Стекало небо. Идеальный еврей
Небом чертил свой вечный профиль.
Варенья из вишни внезапный аромат
Добавил сладость в мой утренний кофе.
Книга Наталии Ермашовой «Очередь за счастьем» – это стихотворения, полные символов. Здесь автор выпивает грусть по глотку и гуляет босиком по облакам. И космос с погасшим Солнцем рождает вакуум, а уже в следующем стихотворении автор сравнивает белую звезду с Гамлетом. Тема космоса и звёзд встречается у Ермашовой довольно часто, и всегда она смотрит на эти звёзды взглядом, полным лирической тоски. И с чем только они не сравниваются…
Звонко падали звёзды поцелуями в море синее.
Корабли уходили за горизонт, исчезая красиво.
Тихо плакало небо морщинами людям на лица.
Удержать бы синицу. Какая уж синяя птица…
Мелькает у автора в стихотворениях и тема зимы. Но не холодной, колючей и злой, а серебристой и сверкающей. Почему-то именно с зимой у Наталии Ермашовой ассоциируются Бог и ангелы. В нескольких стихотворениях воспевается Рождество.
Смирный – морозный воздух,
Вечный застыл вопрос.
Там, где замёрзли звёзды,
Вновь воссиял Христос!
Проходит в сборнике и тема любви. И чувство здесь тонкое, манящее. Лирический герой даже умеет сниться любимому человеку...
Автор имеет своеобразный взгляд на мир. В этом мире «небо плачет морщинами», а город «поедает снег». Лексика автора богата, в стихах мелькают заимствованные слова вроде «фатум» и целые латинские фразы: Vae Victus, Non multa sed multum.
Также стихи поражают своей географией. Вместе с автором читатель путешествует от Байкала до Ольхона, проплывает то Урал, то Ганг, из Китая ныряет в Елабург.
И практически все стихотворения пронизаны романтизмом. Их строки по-женски беззащитны и тонки. Лирическая героиня представляется утончённой и изящной девушкой, которая любит мечтать, глядя на звёзды или на летящие снежинки.
Тамара ПУТИНЦЕВА
Новая доблесть
Новая доблесть
Книжный ряд / Библиосфера / Литпрозектор
Златова Аглая
Теги: Валерия Пустовая , Великая лёгкость
Валерия Пустовая. Великая лёгкость. Очерки культурного движения. – М.: РИПОЛ классик, 2015. – 352 с. – (Лидеры мнений).
Критиков в наше время по пальцам пересчитать. Товар штучный. Потому как все хотят сами писать, а не только чужое творчество разбирать. Их, критиков, две основные категории. Одни чутко и с пониманием берутся за исследование того или иного текста – осознают: произведение искусства – вещь хрупкая (а психика писателя тем более), и прикасаться к чужому творению – неважно, хвалишь или ругаешь – надо бережно и тактично. Другие, и их, к сожалению, большинство, ведут себя как мясники на бойне: ловко орудуют кровавыми руками, раздирая тушу, доставая ещё горячие дымящиеся внутренности... Эдакие тайные садисты. На лице никаких эмоций, разве что иногда только мелькнёт тень брезгливости. И именно к таким относится Валерия Пустовая, заведующая отделом критики журнала «Октябрь».
Но есть одна интересная закономерность. Чем талантливее критик, тем он менее резок в своих оценках, тем более способен увидеть талантливое в произведении собрата по перу. Это вовсе не означает, что нужно неудержимо хвалить автора только за то, что он вообще что-либо написал. Конечно, нет. Но это означает, что критику необходимо иметь врождённое этическое и эстетическое чутьё. Чувство меры. Природное благородство.
Валерии Пустовой оные достоинства ни к чему. Забавно: кандидат филологических наук, пишет она весьма путано и невнятно. Подобные рассуждения ничего, кроме изумления, не вызывают: «Время большой истории сегодня начало новый отсчёт. Проживание его в реальном пунктире дней – последнее средство от приворота исторического эпоса. И куда более эффективный способ понять суть истории, чудо её открытости и неповторимости, упускавшееся из виду, пока от времени не ждали нового, прошлое сворачивали в цикл, а себя мнили легко опознаваемыми проекциями исторических прецедентов». В этой тяжеловесной фразе эстетствующего мясника «прекрасно» всё: и «приворот исторического эпоса», и «прошлое сворачивали в цикл», и неуклюжее «упускавшееся из виду», а особенно – «себя мнили легко опознаваемыми проекциями исторических прецедентов». Думала я, думала: что же это, чёрт возьми, за проекции исторических прецедентов? Нет, не осенило. Но стало ясно: невнятное изложение мыслей свидетельствует только лишь о том, что сами мысли, приходящие в голову Пустовой (так и хочется перефразировать – в Пустовую голову) невнятны. А вот ещё перл: «Сверяя время по Шпенглеру, я пропитывалась актуальностью ради будущего, которое должно было её перемочь». Вот бы и читателю «перемочь» всю эту невнятицу, чтобы добраться до литературных пристрастий Пустовой. Впрочем, в книге не только философичные ляпы, есть и некий манифест критика: «Жертвовать жизнью литературе – подвижничество прежнего времени. Не жертвовать – новая доблесть. То соотношение приоритетов, которое даёт и писателю, и критику верный взгляд, синхронизированный с эпохой. <...> Живая критика создаётся на стыке исповеди и исследования. И воспринимается не профессией, а глубоко личным делом – одним из многих доступных сегодня способов самовыражения». А вот это уже интересно! Критика, оказывается, не профессия, а личное дело каждого. Значит, можно как угодно писать о чём угодно. Очень удобно. А потому хвалить или ругать – личное дело.
