а также тех, кто навлек на себя гнев богов и чьи пироги затонули в этих «рыбных» местах.
От островка шел тяжелый запах тины и падали. Люди в лодке, у которых, вероятно, было очень хорошее зрение, утверждали, что видят, как «длинные и грузные» гады ползают по илистому островку. Но никто не осмеливался назвать крокодила своим именем. Голоса стали тише, речь торопливее и беспорядочнее. Перебивая друг друга, говорили почти все. Айао иногда казалось, что слова сталкиваются друг с другом, как челноки в станке у ткача из Югуру.
Мальчик, которого сначала привлекал вид берегов и болтовня людей в лодке, после нескольких минут растерянности начал внимательно прислушиваться. Он не понимал всех слов и выражений, то обрывками долетавших до него, то градом сыпавшихся прямо ему в уши, если собеседниками оказывались его соседи, но все, о чем говорилось, интересовало Айао. Это были вовсе не поэтические рассказы нам Алайи, наполненные таинственными звуками, кошмарами и чудесами. Люди обсуждали свои общие дела, то и дело повторяя такие слова и выражения, как «деньги», «торговля», «долг», «безнадежный должник», «времена становятся тяжелыми», «дела идут не так, как раньше», «скоро совсем нищими станем», «работаешь по целым неделям, а получаешь гроши», «что станет с нашими детьми, если так будет продолжаться и дальше?» и т. д.
Малышка, широко раскрыв глаза, слушал, стараясь не пропустить ни слова. Он весь был поглощен разговорами, которых раньше никто при нем не вел. Его мир, вписанный в деревню Югуру, как геометрическая фигура в замкнутый круг, был сужен до пределов участка Киланко с его хозяйством, где он видел только родителей, бабушку, братьев и сестер. До сих пор Айао жил словно с завязанными глазами, будто играя в жмурки и думая, что его партнеры, держась за руки, образуют вокруг него кольцо. Но вот повязка с его глаз спала, и он увидел перед собой пространство, о котором раньше и не подозревал. Айао первый раз почувствовал, насколько узок домашний мир, и понял, что жизнь не ограничивается пределами Югуру.
Эта мысль оживила в нем то ощущение мира, которое он испытал, когда затерялся в многочисленной толпе людей, куда-то спешащих, оживленных и возбужденных, заполнивших базарную площадь в Афежу. Он не сожалел больше о том, что потерялся. Теперь он был уверен, что именно заманчивое движение толпы и надоевший ему спор отца с перекупщиком-европейцем толкнули его на такое приключение.
— Да неужели вы не знали об этом? В прошлом году огромный крокодил незаметно подплыл к пироге. Ночь была темная. В лодке было много народу и в том числе одна колдунья. Крокодил неожиданно выпрыгнул из воды, схватил колдунью, прислонившуюся к корме, за руку и, несмотря на отчаянные крики жертвы и всех остальных, утащил ее под воду, а потом на островок.
Так говорила женщина, сидящая напротив Айао, своей соседке, и от этих слов мальчик задрожал. Сколько жестокости и правды в ее истории! Как непохожа она была на сказки нам Алайи о злых животных, которые всегда оказывались наказанными! Ему показался даже куда приятнее рассказ бабушки о начавшейся среди скота болезни, от которой «погибли все стада Гбегуды́», о пастухе, «который ничего не мог поделать, а только кричал и плакал от горя», и о том, как потом «добрый дух полей наградил его еще большим стадом баранов, коз и козлят, а болезнь наказал, загнав ее под землю...».
Нет, вся эта болтовня людей ему не нравилась, хотя он и испытывал удовольствие, слушая их. В нем рождалось чувство чего-то нового, и ему казалось, что он тоже был свидетелем событий, о которых они говорили.
Киланко смотрел на сына и удивлялся его серьезному, степенному виду. И даже когда отец погладил сына по руке, тот лишь слабо улыбнулся, не проявив, как обычно, чувства радости и восторга от того, что отец рядом с ним и так внимателен к нему. Все еще под впечатлением рассказа Айао шепотом спросил у отца, слышал ли он слова женщины и мог ли крокодил распознать среди людей в лодке колдунью. Этот вопрос вызвал улыбку у Киланко. Он заботливо наклонился к Айао и по секрету прошептал ему:
— По-моему, женщина придумала здесь кое-что сама. Мне уже рассказывали эту историю. Пожалуй, колдунью утащил крокодил потому, что она сидела на краю лодки и, заснув. свалилась в воду.
— Мне это больше нравится, это больше похоже на правду.
— Конечно. И запомни: никогда не нужно садиться на край лодки, когда плывешь по реке, — в заключение сказал Киланко.
После этого назидания внимание Айао привлекли другие его попутчики. Он заметил, что голоса снова стали громче, снова все болтали, живо обмениваясь новостями.
16. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЮГУРУ
— Мы уже подплываем! — воскликнула Фива.
— Ну как, выспалась? — спросила у нее Ньеко.
— А ты? Думаешь, я не видела?
— Ну и что? Я просто дремала, а ты даже похрапывала.
— Вот уж нет!
— Спроси у Бураймы, Ассани и Исдина.
— А что плохого в этом? Если твоя сестра похрапывала, значит, она очень устала и крепко спала! — весело сказала женщина, сидящая напротив Айао.
— Вот видишь! — торжествующе сказала Ньеко.
— Ну ладно, хватит об этом. Пусть Фива спала и похрапывала. А лишние разговоры ни к чему, — вмешался Бурайма.
— О! Да это настоящий старший брат! — заметил кто-то.
— Бурайма наш общий старший брат, — сказал Айао таким тоненьким голоском, что все сидящие в лодке прыснули от смеха.
— А ты, малышка, когда вырастешь, тоже станешь старшим братом. Пока мы плыли, у тебя был такой серьезный вид, как будто ты уже взрослый, — сказала женщина напротив.
— А почему ты называешь меня Малышкой, разве ты меня знаешь? — спросил мальчик, удивляясь тому, что незнакомая женщина так к нему обращалась.
— Да ведь ты, мой мальчик, и есть настоящий малышка, — сказала женщина.
— Айао потому удивился, что дома мы его всегда так называем, — объяснил Киланко.
— А! Теперь понятно...
— Скажи, то, что ты рассказывала про крокодила, который схватил колдунью, это правда? — с любопытством спросил Айао.
— Значит, ты слушал меня?
— Да... и мне было очень страшно и жалко ее...
— Да, Малышка, все это правда, только лучше бы ты поспал, как твоя сестра, а не слушал разговоры взрослых,— ответила женщина.
Обиженный таким замечанием, Айао опустил голову и повернулся спиной к
