Он какое-то время молчал.
– Пол, – сказал он, – как думаешь, есть ли смысл в моем существовании? Принимал ли я в жизни верные решения?
Я был поражен: даже человек, которого я считал образцом этичности, задавался этими вопросами перед лицом смерти.
Операция, химио– и лучевая терапия были для Ви утомительными, но успешными. Он вернулся на работу год спустя, как раз когда я снова приступил к своим обязанностям в больнице. Его волосы поседели и истончились, а блеск в глазах погас. Во время нашего последнего еженедельного разговора он повернулся ко мне и сказал: «Знаешь, сегодня я впервые подумал о том, что все это того стоило. Конечно, я бы прошел через что угодно ради своих детей, но сегодня я понял, что все мучения были не напрасны».
Как мало известно врачам о муках, на которые мы обрекаем своих пациентов.
На шестом году резидентуры я вернулся в больницу на полный рабочий день, отложив исследования в лаборатории Ви на выходные и свободные часы, если такие выдавались. Большинство людей, даже ближайшие коллеги, не до конца понимают, что такое черная дыра под названием «нейрохирургическая резидентура». Однажды одна из моих любимых медсестер, задержавшись в больнице до десяти вечера из-за сложного пациента, сказала:
– Как хорошо, что завтра выходной. У вас тоже?
– Эм, нет.
– Но вы ведь можете хотя бы прийти попозже? Во сколько вы обычно приходите?
– В шесть утра.
– Не может быть. Правда?
– Да.
– Каждый день?
– Каждый день.
– И в выходные?
– Даже и не спрашивайте.
Среди резидентов популярно высказывание: «Дни длинны, но годы коротки». В нейрохирургической резидентуре день начинается в шесть утра и заканчивается, когда сделаны все операции, что непосредственно зависит от скорости работы хирурга в операционной.
В НЕЙРОХИРУРГИЧЕСКОЙ РЕЗИДЕНТУРЕ ДЕНЬ НАЧИНАЕТСЯ В ШЕСТЬ УТРА И ЗАКАНЧИВАЕТСЯ, КОГДА СДЕЛАНЫ ВСЕ ОПЕРАЦИИ.
Умение резидента оперировать оценивают по его технике и скорости работы. Ни в коем случае нельзя быть ни небрежным, ни медлительным. Стоит вам потратить чуть больше времени на аккуратность, и вы услышите в свой адрес что-то вроде: «Посмотрите, да у нас здесь настоящий пластический хирург!» или «Я понял твою технику: к тому моменту, как ты зашьешь верхнюю часть надреза, нижняя уже успеет затянуться сама по себе. Только половина работы – очень умно!» Старшие резиденты обычно советуют младшим: «Сейчас учитесь работать быстро. Работать хорошо научитесь позже». Во время операции глаза каждого члена команды всегда устремлены на часы. Во-первых, длительная анестезия опасна для пациента: во время продолжительной операции может быть причинен большой вред нервам, мышцам и почкам. Во-вторых, все просто хотят поскорее закончить.
Как я понял со временем, есть два способа работать быстрее, проиллюстрировать которые проще всего на примере черепахи и зайца. Заяц действует максимально быстро: его руки дергаются, инструменты звенят и падают на пол, кожа на голове пациента расходится в стороны, словно занавес, лоскут кости оказывается на подносе еще до того, как осядет пыль после сверления черепа. В результате отверстие, как правило, нужно расширить на сантиметр тут или там, так как оно было сделано в неправильном месте. Черепаха, наоборот, действует размеренно, без лишних движений. Она дважды измеряет, один раз отрезает. Ни к одному этапу операции не нужно возвращаться повторно: все сделано четко и верно. Если зайцу приходится исправлять слишком много ошибок, черепаха его обгоняет. Если черепаха слишком много времени тратит на обдумывание каждого шага, побеждает заяц.
ДВА ЧАСА ОПЕРАЦИИ ВОСПРИНИМАЮТСЯ КАК ОДНА МИНУТА. НО КАК ТОЛЬКО ТЫ НАКЛАДЫВАЕШЬ НА РАНУ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ СТЕЖОК, НОРМАЛЬНЫЙ ХОД ВРЕМЕНИ ВОССТАНАВЛИВАЕТСЯ.
Вне зависимости от того, в каком темпе работать в операционной, время проходит незаметно. Если скука, согласно Хайдеггеру, – это осознание течения времени, то хирургию точно нельзя назвать скучной. Из-за интенсивной концентрации внимания начинает казаться, что стрелки часов живут своей жизнью. Два часа воспринимаются как одна минута. Как только ты накладываешь на рану заключительный стежок, нормальный ход времени восстанавливается. В этот момент можно буквально услышать «вжик». Затем мозг заполняет целая череда вопросов: как скоро пациент отойдет от наркоза? Когда привезут следующего пациента? Во сколько я сегодня буду дома?
Только завершив последнюю операцию за день, я понимал, что уже не в силах переставлять ноги. Рабочие вопросы, которые требовалось решить до ухода домой, были подобны кандалам.
Могло ли это подождать до завтра?
Нет.
Вздох, и Земля продолжала вращаться вокруг своей оси.
Когда я стал старшим резидентом, весь груз ответственности лег мне на плечи, и шансы на успех или поражение были высоки, как никогда. Боль неудач привела меня к пониманию, что техническое мастерство – это моральное требование. Одних добрых намерений недостаточно, когда так много зависит от мастерства. В нейрохирургии грань между трагедией и триумфом определяется лишь одним или двумя миллиметрами.
В НЕЙРОХИРУРГИИ ГРАНЬ МЕЖДУ ТРАГЕДИЕЙ И ТРИУМФОМ ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ ЛИШЬ ОДНИМ ИЛИ ДВУМЯ МИЛЛИМЕТРАМИ.
Однажды Мэтью, мальчик с опухолью мозга, очаровавший весь персонал несколько лет назад, снова поступил к нам в больницу. Его гипоталамус все же был слегка поврежден во время операции по удалению опухоли, вследствие чего прелестный восьмилетний мальчуган превратился в двенадцатилетнего монстра. Он никогда не переставал есть и пугал окружающих вспышками агрессии. Руки его матери были сплошь покрыты царапинами. В конце концов мальчика пришлось поместить в специализированную лечебницу: из-за миллиметрового повреждения гипоталамуса он стал дьяволом во плоти. Конечно, перед каждой операцией пациент и его родственники беседуют с хирургом о возможных рисках, но все равно смотреть на такой исход всегда больно. Все и представить боялись, что будет с Мэтью, когда он станет 140-килограммовым двадцатилетним парнем.
Как-то раз я установил электрод на девять сантиметров вглубь мозга пациента, чтобы устранить паркинсонический тремор[44]. Моей целью было субталамическое ядро – крошечное миндалевидное образование в глубине мозга, разные части которого отвечают за различные функции: движение, познание, эмоции. В электрод был пущен ток, чтобы хирурги могли оценить тремор. Сосредоточив все внимание на левой руке пациента, мы все решили, что тремор уменьшился.
Внезапно наше утвердительное бормотание прервал смущенный голос пациента:
– Я чувствую… такую сильную грусть.
– Отключить ток! – скомандовал я.
– О, теперь это чувство отступает, – сказал пациент.
– Давайте попробуем еще раз. Хорошо? Хорошо. Включить ток!
– Мне так… так грустно. Темно и… грустно.
– Достаем электрод!
Мы достали электрод и затем снова установили его, на этот раз на два миллиметра вправо. Тремор исчез. Пациент, к счастью, чувствовал себя нормально.
Однажды поздно ночью мы с еще одним нейрохирургом проводили субокципитальную краниотомию[45] пациенту с опухолью ствола мозга. Это одна из самых сложных операций: попасть в нужный участок очень трудно даже самому опытному хирургу. Но в ту ночь я был расслаблен: инструменты словно служили продолжениями моих пальцев, а кожа, мышцы и кость как будто расходились самостоятельно. И вот моему взору открылась желтая блестящая выпуклость – опухоль в глубине ствола мозга. Внезапно напарник сказал мне:
– Пол, что произойдет, если ты вот здесь сделаешь надрез на два миллиметра глубже?
В моей голове стали всплывать иллюстрации из нейро-анатомического атласа.
– Диплопия?[46]
– Нет, – ответил он, – синдром запертого человека[47].
Еще два миллиметра, и пациент будет полностью парализован, сохранив лишь способность моргать. Не поднимая глаз от микроскопа, напарник сказал:
– Я знаю это, потому что во время моей третьей подобной операции именно так и произошло.
В нейрохирургии нужно быть преданным собственному мастерству и личности другого человека. Чтобы принять решение о проведении операции, необходимо оценить собственные способности и понять, кем является пациент и что для него важно. Некоторые участки мозга, например прецентральная извилина[48], практически неприкосновенны: их повреждение повлечет за собой паралич связанных с ними частей тела. Но самыми священными являются те области коры мозга, которые отвечают за речь. Они расположены слева и называются центрами Брока и Вернике. Один из этих центров связан с пониманием речи, а другой – со способностью говорить.
ЧТОБЫ ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ О ПРОВЕДЕНИИ ОПЕРАЦИИ НА МОЗГЕ, НЕОБХОДИМО ОЦЕНИТЬ СОБСТВЕННЫЕ СПОСОБНОСТИ И ПОНЯТЬ, КЕМ ЯВЛЯЕТСЯ ПАЦИЕНТ И ЧТО ДЛЯ НЕГО ВАЖНО.
