Тут до меня доходит: да это же трап самолёта! «Пожалуйста, верните меня домой, — прошу сама кого не знаю. — А уж там всё выяснится. Ну как из меня преступница? Я кредит на ноутбук выплатила, ипотеку плачу исправно. Я хорошая!»
Нас заводят в самолет. Звуки снаружи заглушаются потому что. Усаживают в глубокие мягкие кресла. Но снимать наручники, мешки и скотч не спешат. Пристегивают ремнями безопасности. Оставляют в таком состоянии и уходят. Слышу, как закрывается дверь. Отъезжает трап. Начинают разгоняться двигатели.
Легкий толчок, и самолёт стартует с места, выезжая на взлетно-посадочную полосу. Вскоре он разбегается и взмывает в небо. Меня вдавливает в кресло, и я старательно глотаю, чтобы избавиться от противного ощущения в ушах.
«Вот и всё, — думаю в отчаянии, но с крошечной долькой надежды. — Мы летим домой».
Глава 13
Проходит примерно десять минут. Точнее не скажу, поскольку с закрытыми глазами, без возможности двигаться, да ещё на высоте в несколько километров вестибулярный аппарат с ума сходит. Потому ощущение себя в пространстве и времени какое-то расплывчатое. Но слышу сквозь гул турбин чьи-то шаги. Ко мне подходят, снимают мешок с глаз и, не успеваю опомниться, резким движением срывают скотч со рта.
Сначала жмурюсь, потому что привыкла к темноте, и сначала понять не могу, кто передо мной. Лишь когда этот же человек расстёгивает и снимает наручники, а потом ещё и ремень безопасности, предоставляя мне полную свободу движений, я облегченно вздыхаю. Открываю глаза потихоньку и… замираю.
Передо мной сидит господин Горчаков. Смотрит на меня счастливыми глазами и улыбается. На нем — белоснежная рубашка и такого же цвета брюки и туфли. Он похож чем-то на ангела, спустившегося с небес.
— Как вы себя чувствуете, миледи? — спрашивает меня.
— Где… как… Надя, ты здесь? — кричу, поворачивая голову. Подруга оказывается рядом, через проход.
— Здесь, — отвечает она, ошалело глядя на Ника.
— Слава Богу, — выдыхаю. С Нади также всё сняли.
Поворачиваю голову к Нику.
— Это вы нас спасли от полиции?
— В некотором смысле, — продолжает он растягивать радостно рот.
— Объясните, ничего не понимаю. То меня задерживают, как мошенницу, то я оказываюсь тут. Кстати, а где мы?
— В моем личном самолете, — слышу в ответ. — Что касается полиции, то они вас, очевидно вполне, с кем-то спутали. Я узнал об этом происшествии сразу же, поскольку тоже, совершенно случайно, оказался в аэропорту. И решил вас, в некотором роде, выкупить.
— Спасибо, — говорю я. То же самое слышу от Нади.
— И теперь вам ничто не угрожает, миледи. Вы на борту моего самолета, через несколько часов мы будем на Родине, и все плохое осталось позади.
— Ага, позади, — отвечаю я. — А если полицейские были правы, и дома меня ожидают неприятности? Может, это не тайские копы напутали, а российские? Как приедем, так меня сразу опять в наручники и в тюрьму.
Ник смеётся. Довольный такой, но чему? Что я снова рядом? Странный какой-то. Я что ему, забавная игрушка?
— Поверьте, миледи. Я приложу все усилия, чтобы этого не случилось.
— Скажите, господин Горчаков. С чего такая забота о моей скромной персоне?
— Ну как же, миледи! Те несколько дней, проведенных на необитаемом острове, в джунглях, посреди множества опасностей. Они, мне кажется, очень сблизили нас. Вы не ощущаете порожденное там, под пальмами, единство душ? — вроде и говорит серьёзно, а у самого бесенята в глазах скачут.
«Так я тебе и поверила!» — думаю, стараясь не смотреть в его очи. Потому как… красивые. Очень. Притягательные, и чтобы не окунуться в эту бездонную пропасть, стараюсь отводить взгляд. За иллюминатором, например, ярко светит солнце, и внизу ровный слой густых облаков, словно большущее, до горизонта, одеяло.
— Ничего я не ощущаю, — говорю Нику.
— Понимаю, пережили стресс. Вы и ваша подруга. А лучшее средство борьбы со стрессом — это алкоголь.
Ник делает знак рукой, приходит стюардесса. Катит перед собой тележку, уставленную бутылками. На нижней полочке вкусняшки: орешки, шоколадки, вазочка с фруктами. Всё это она выкладывает на столик между нами. Я смотрю на Надю, приглашаю к нам присоединиться. Та отрицательно мотает головой:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Что-то мне нехорошо. Голова болит и тошнит. Посплю я лучше.
Ник что-то шепчет стюардессе. Та уходит, возвращается и дает Наде пару каких-то таблеток и стакан воды. Видимо, обезболивающее и от давления что-то. Мы с Горчаковым остаёмся вдвоем. Он вопросительно смотрит на меня:
— Что предпочитаете, миледи? Водки?
— Я буду «Бейлиз» — отвечаю с вызовом. Едва ли в баре самолета отыщется этот ирландский сливочный ликёр, который я очень люблю. Мне всё в нем нравится, только пробовать приходится очень редко. По большим праздникам. Слишком дорогой для меня — бутылка стоит почти две тысячи. А может, это для Ника вообще такая дешевка, с которой он даже связываться не станет. Ведь 2000 не долларов, рублей.
— Отличный выбор, — неожиданно говорит Ник. Лезет в стройный лес бутылок и достаёт нужную. Читает на этикетке. — Ликер Baileys Original Irish Cream. Такой подойдет?
— Вполне.
Наливает мне в пузатый фужер, себе в такой же, но коньяка. Что он там пьет? А, ну конечно. Hennessy X.O. То есть Extra Old. Кто бы сомневался. Здесь уже и порядок цен, насколько мне известно, совсем другой. Особенно когда напиток оригинальный. Это уж наверняка. Ясно, что паленый на таком самолёте никогда не окажется.
— Давайте выпьем за ваше счастливое освобождение из цепких лап тайского правосудия, — предлагает Ник тост.
— Давайте, — пожимаю плечами.
Мы чокаемся, отпиваем немного. Мой собеседник, который только что собутыльником стал, оказывается, гурман. Употребляет коньяк, словно заправский ценитель. То есть согревает его, закрыв бокал наполовину ладонью, затем вдыхает крепкий аромат, раскручивая немного посуду. После отпивает совсем чуть-чуть.
— Лена, можно нескромный вопрос.
— Зависит от степени нескромности.
— У вас есть молодой человек? Или, может быть, жених?
— С чего такой интерес к моей личной жизни?
— Чисто дружеский. Вы же у меня интересовались. Там, на острове.
«Надо же, запомнил», — думаю.
— Я ни с кем не встречаюсь, — отвечаю, бросая короткий взгляд на его лицо. И что же вижу? Радость! У него в глазах она вспыхнула огоньками. Ну и дела. С чего вдруг?
— У вас есть тип, назовём его… мужчиной вашей мечты?
— Ага, есть, — мне первая рюмочка ликёра так хорошо зашла, настроение повысилось, вернулось игривое настроение. — Знаете такого актера, Райана Рейнольдса?
— Это который Дэдпула играет?
— Точно.
— Он ведь женат.
— Я не собираюсь его отбивать у жены! — смеюсь, поскольку лицо у Ника стало такое растерянное.
— Ну да, верно, что это я… — бормочет он.
— Так вот. Это и есть мой любимый тип мужчины. И я не про Дэдпула, конечно. А про Райана. Он безумно любит свою жену, но при этом у него прекрасное чувство юмора, они постоянно шутят друг над другом, но делают это очень по-доброму, а не как некоторые.
— То был камень в мой огород? — догадывается Ник.
— Угу. Булыжник.
— За что такая немилость?
— Или у вас память отшибло? Сколько вы надо мной стебались!
— Простите, миледи, я не думал, что это может каким-то образом задеть ваши чувства, — Ник говорит очень серьёзно, ему хочется верить.
— Хорошо, прощаю, — говорю великодушно.
— Благодарю вас, миледи.
— И перестаньте уже меня так называть. У меня имя есть!
— Хорошо, мил… Лена. Так можно?
— Нужно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Вот и прекрасно. Давайте выпьем, — предлагает Ник.
— За что?
— Ну… — он осматривает салон. — Скажите, Лена, вы бывали когда-нибудь в Риме?
— Нет.
— А хотели бы?
— Я, конечно, не художник, а всего лишь реставратор. Но увидеть полотна старых мастеров, фрески великого Микеланджело… Об этом, — я тяжело вздыхаю, — остаётся лишь мечтать.
