Но Гитлер не смог бы себя уберечь и от более серьезных измен, поскольку строил свои взаимоотношения с собаками на дрессировке, а не на воспитании любви. Последнее тоже практиковалось им, но это была типичная любовь по расчету, основанная на пищевом поведении — Гитлеру явно не были доступны более высокие материи, по крайней мере — в отношении собак; понятно, чем он взял шпитальских собачонок!
Хотя в такой оценке, мы, возможно, несколько перегибаем палку!
«Шпеер рассказывал об одном особенном свидетельстве доверия к нему фюрера. Гитлер разрешил ему присутствовать при кормлении им своей любимой собаки. Посторонним присутствовать на этой процедуре строго воспрещалось.
Весной 1942 года Адольф Гитлер взял себе молодую овчарку. 20 мая 1942 года Йозеф Геббельс записал в своем дневнике: «В настоящий момент это животное является единственным живым существом, которое постоянно находится близ фюрера. Она спит подле его кровати, а когда он находится в своем спецпоезде — в его купе». С удивлением, которое граничило с завистью, рейхсминистр пропаганды писал, что собака «пользуется у фюрера такими привилегиями, которые никогда не смог бы получить ни один человек». Геббельс даже поинтересовался происхождением живого существа, которое добилось высшей благосклонности Гитлера: «Собака была куплена у мелкого почтового служащего в Ингольштадте, который, посетив фюрера и спросив, кто кормит животное, получил ответ: «Сам фюрер лично». Услышав это, он сказал: «Мой фюрер, я вас уважаю»». Особенно Геббельса поразило то, что любящий подольше поспать Гитлер позволял щенку рано утром забираться к себе в постель и будить себя ударами лап в грудь».[665]
В таком особом способе кормления содержалось еще одно рациональное зерно: Гитлер уберегал своих собак от намеренного отравления, а следовательно — усиливал и собственную защиту со стороны таких неуязвимых собак. В этом определенно содержится намек на то, как он сам, возможно, поступил в Шпитале, все же столкнувшись с непримиримой агрессией одной-двух дворовых шавок!
Заметим, что учет этой особенности позволил автору более точно восстановить подробности событий в Бункере Гитлера в апреле 1945, поскольку отравить своих собак мог лишь сам Гитлер, но не его двойник!
И в этом тоже был характерный психологический жест: шпитальская история получила окончательное завершение — Гитлер на прощание рассчитался и со всеми собаками в своей прежней жизни, которых он, на самом деле, сильнейшим образом ненавидел в глубине своей души!
Характерно, что опасения быть отравленным периодически навещали и самого Гитлера — причем когда у него еще только начали появляться собственные собаки.
Вот как Ханфштангль описывает день рождения Гитлера 20 апреля 1923 года: «Я /…/ пошел к нему с утра, чтобы поздравить, и нашел его в одиночестве, хотя вся неряшливая квартира была загромождена цветами и пирожными от пола до потолка. А у Гитлера было одно из его подозрительных настроений, и он не притронулся ни к одному из них. /…/ «Ну что ж, герр Гитлер, — сказал я, — теперь вы точно можете устроить себе пиршество». «Я совсем не уверен, что они не отравлены», — ответил он. «Но все они от ваших друзей и почитателей», — возразил я. «Да, я знаю, — ответил он. — Но этот дом принадлежит еврею, а в наши дни можно капать по стенам специальным медленным ядом и убивать своих врагов. Я никогда нормально здесь не ел».
/…/ ничто не могло его переубедить, и мне пришлось в прямом смысле отведать пару пирожных самому, прежде чем он притронулся к ним. После этого его настроение стало улучшаться».[666]
Разумеется, Германия 1923 года была страной, где происходило немало политических убийств, а у Гитлера хватало врагов — не только евреев. Но никто никогда не слышал, чтобы при тогдашних убийствах использовался яд: у каждой эпохи, у каждой страны и у каждой социальной среды — свое оружие!
Эта нелепая история весьма точно характеризует страхи, испытываемые Гитлером!
Вернемся, однако, в 1906 год.
Напомним, что в результате смерти их матери именно в это время и Клара, и Иоганна-младшая и должны были получить деньги, оставшиеся от умершей в 1903 году тетушки Вальбурги (весьма немалые, о чем ниже), а также и от самой Иоганны-старшей. Последняя умерла, будучи, судя по всему, владелицей собственного дома (Шпиталь, № 24); уже одно это предполагает, что наследство, оставленное ею, было вовсе не символическим.
Последующая поездка Гитлера в Вену обставлена, естественно, его биографами подобающими комментариями и предположениями: «В мае 1906 г. он отправляется в Вену, где до июня посещает музеи и другие достопримечательности города. Но вступительных экзаменов он так и не дождался. Он откладывает поступление на следующий год. Уже 7 мая он пишет своему другу[667]: «Я доехал хорошо и теперь целыми днями брожу по городу. Завтра иду в оперу на «Тристана», послезавтра на «Летучего голландца» и т. д. Хотя здесь все очень красиво, я скучаю по Линцу». Возможно, изучение произведений искусства в Вене слегка сбило с него спесь».[668]
Что ж, это было бы вполне возможно, если бы кто-нибудь или что-нибудь могло бы сбить спесь с Гитлера! Но этого уже не было и не могло быть до самого конца его жизни: едва ли многие иные деятели всего ХХ века могли бы похвастать в соответствующем возрасте большими результативными достижениями, чем семнадцатилетний Гитлер! Он сам, к собственному своему раздражению, также не мог этим публично похвастаться!
Рассуждения Мазера о вступительных экзаменах — обычный бред по инерции: ретрансляция реальных событий и намерений на год вперед; в 1906 году мысль о том, чтобы сделаться художником, еще, по-видимому, не посещала Гитлера — об этом нет ни малейших достоверных сведений.
Сам Гитлер мотивировал это поездку кратчайшим и, на наш взгляд, маловразумительным образом: «Тогда я поехал в столицу с целью посмотреть картинную галерею дворцового музея. Но в действительности глаз мой останавливался только на самом музее. Я бегал по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно больше достопримечательностей»[669] — остается задуматься о том, а попадал ли Гитлер в этот самый дворцовый музей хоть раз в жизни?
Поездка в Вену, совершенно очевидно, имела исключительно утилитарный характер, как и упомянутая поездка туда же его отца в мае 1892 года — и этому Алоиз, конечно, тоже обучил своего сына: сокровища Иоганна Непомука состояли из драгоценностей, а не денег, имевших хождение. Их требовалось обменять на соответствующие деньги (попросту — сбыть краденное), и делать это нужно было подальше от дома, проще всего — в Вене.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
