– Мне все равно…, – выплюнула Тони:
– Я вас ненавижу…, – его шаги стихли. Девушка опустилась на пол, рядом с разбитой дверью: «Виллему надо бежать отсюда, скрыться, иначе его расстреляют. Он думает, что я нарочно приехала на позиции…, – Тони вытерла лицо:
– У нас будет дитя, остальное неважно. Я отыщу Виллема, встану на колени, попрошу, чтобы он меня простил…, – она вспомнила его шепот:
– Я люблю тебя. Тогда и полюбил, у машины. Я не думал, что тебе тоже нравлюсь…, – Тони раскачивалась, кусая губы. Девушка затихла, слушая шум недалекого бульвара, звон колоколов, гудки машин: «Мы будем вместе, обязательно».
Фон Рабе добрался до пансиона окольными улицами. Макс не хотел попадаться на глаза патрулям, с избитым лицом:
– Очень надеюсь, что Виллем застрелится, – хмыкнул он, рассматривая себя в зеркало, – или его арестует республиканская милиция. Он человек заметный, его описание по всей Барселоне развешано.
Максу в Испании больше делать было нечего. Он предполагал, что Муха сейчас в Мадриде. С расстрелами членов ПОУМ у НКВД появилось много работы. Муха посылал корреспонденцию на безопасный ящик фон Рабе в Париже. Открыв створки гардероба, Макс начал складывать саквояж. Он собирался известить Муху об отъезде, запиской на его адрес до востребования, на барселонском почтамте. Фон Рабе хотел найти хорошего дантиста. Зуб шатался. Макс, в его возрасте, и с будущей свадьбой, не намерен был заканчивать протезом.
В маленькой ванной он намочил полотенце. Приложив прохладную ткань к синяку, Макс устроился на подоконнике. Он закурил, любуясь голубями, парившими над крышами Барселоны. Макс уловил дальний звук колокола.
Он выпустил дым:
– Доберусь до Берлина, и британские газеты получат интересный, фотографический материал. Фон Рабе сладко потянулся:
– Потом меня ждет Италия и дорогая Гретель. То есть Констанца, – он пошел вниз, к хозяину. Макс хотел справиться об адресе дантиста.
Не застав Тонечки, Петр улетел с Эйтингоном в Мадрид. Франкисты держали столицу в осаде. В городе шли аресты и расстрелы предполагаемых шпионов националистов. Петр был уверен, что Тонечка дождется его в Барселоне, и никуда не уедет.
Они с Эйтингоном допрашивали испанцев, и работали с контрразведкой.
Петр, все время, думал:
– Как она? Даже записки было не оставить…, – он вспоминал длинные ноги, белокурые волосы, ее шепот в скромной комнате нью-йоркского пансиона:
– Милый, милый мой…, – весной Петр и Эйтингон возвращались в Париж, для организации похищения сына Троцкого, Льва Седова. Петр не заводил с начальством разговора о Тонечке, или об отпуске. В Москве шли аресты, готовился процесс Бухарина и его подручных. Петр, немного боялся, что, в нынешней ситуации, ему вообще не дадут никакого отпуска.
– В Москве тоже горячая пора…, – они с Эйтингоном, зачастую, и ночевали в мадридской тюрьме, – на Лубянке коллеги в три смены трудятся.
Европейские операции проходили по схемам, разработанным Кукушкой, в Цюрихе. Агенты ее не навещали. Вдовая фрау Рихтер не должна была вызывать никаких подозрений. У Кукушки, на элегантной вилле, в богатом предместье, не имелось радиопередатчика. Связь велась через безопасную квартиру НКВД. Считалось, что фрау Рихтер держит две комнаты в центре города, в Зеркальном переулке, для ночевок после театра, или обедов в ресторанах.
Вилла фрау Рихтер стояла на берегу реки Лиммат, в окружении сосен, в тихом, респектабельном районе. Ее дочь училась в закрытой школе для девочек. Кукушка, активистка Союза Немецких Женщин за Границей, даже получила похвальную грамоту от рейхсфрауенфюрерин Гертруды Шольц-Клинк, лидера национал-социалистической женской организации, в Германии.
Квартира в Зеркальном переулке располагалась по соседству с домом, где, до войны, жили Ленин и отец Кукушки, Горский. Кукушка покинула Цюрих два десятка лет назад. Не существовало опасности, что ее кто-то узнает. Когда в Мадрид пришли вести об успехе операции под Теруэлем, Эйтингон усмехнулся:
– Кукушка всегда славилась умением тщательно все разрабатывать. Ты видел ее планы, – Петра, пока, в Цюрих не посылали. Эйтингон сказал, что если кто-то из них и встретится с Кукушкой, то на нейтральной территории, во Франции, или другой европейской стране.
В Берлине сидел тщательно законспирированный агент, Корсиканец, научный советник в рейхсминистерстве экономики. Он вошел в контакт с НКВД до того, как Гитлер захватил власть в стране. Корсиканец несколько раз посещал Цюрих, и перешел под прямое руководство Кукушки.
Петр с Эйтингоном пока не занимались работой в Германии. Они и товарищ Яша отвечали за ликвидацию видных троцкистов в Европе, и устранение перебежчиков, буде такие появятся. Эйтингон, кроме того, поддерживал связь со Стэнли, в Британии, и с Пауком, в Америке. Кроме Паука, в Вашингтоне работали и другие советские агенты, но Эйтингон покачал головой:
– Не надо мальчику о них знать. Никакого риска, он слишком ценен для нас.
Стэнли, к сожалению, не имел никакого отношения к физике, или математике. Агенту не удалось пробраться в лабораторию Резерфорда. У них имелись только неполные данные о тамошних ученых. Изучая список, Эйтингон присвистнул:
– Говорил я покойному Соколу, надо было нажать на сэра Стивена Кроу. Через него, мы бы вышли на леди Констанцу…, – они прочли в испанских газетах о неожиданной смерти Резерфорда, после рутинной операции, по удалению грыжи. Эйтингон почесал черные, без седины волосы:
– Теперь Констанца может стать главой лаборатории. Она, конечно, молода, и женщина…, – леди Констанце они дали кодовое имя, Ворона.
Эйтингон развел руками:
– Она может быть и красавицей, но фотографии ее нигде не найти. Англичане отменно прячут ценности…, – они с Петром сидели в кабинете, за кофе. Эйтингон прошелся по скрипучим половицам. Ветер колебал развешанные по стенам республиканские плакаты, в небе слышалось гудение моторов. Чато патрулировали Мадрид.
Наум Исаакович посмотрел на самолеты:
– Жаль, когда уходят легенды. Резерфорд, Роксанна Горр…, Я мальчишкой, до революции, на ее фильмы бегал. Она в немом кино снималась, – в газете написали о катастрофе рейса в Остенде. Эйтингон отпустил Петра в Барселону, на прощанье заметив:
– Де ла Марка по всей Каталонии ищут. Его должны были арестовать, а, если нет, подгони республиканскую милицию. Надо устроить открытый процесс над поумовцами, и окончательно раздавить выкормышей Троцкого, – сильный кулак Эйтингона стукнул по столу.
Петр обрадовался, что его отправили в Барселону одного. Ему не пришлось скрывать от Наума Исааковича, свои намерения. Воронов не стал заходить в штаб республиканской милиции. С безопасной квартиры, он отправился по адресу Тонечки, купив букет белых роз.
В Барселоне было тепло, солнечно, на булыжнике Рамблы щебетали воробьи. Петр шел, расстегнув куртку, размотав шарф, с непокрытой головой. Приехав с аэродрома. Петр долго, тщательно, брился перед зеркалом. Вспоминая голубые глаза Тонечки, он думал о свадьбе:
– Я ее люблю, так люблю. Она сможет преподавать языки, в университете, – надеялся Петр:
– Начнет писать для газет. Может быть, ей разрешат работать в НКВД. У нас много эмигрантов трудится. Конечно, среди них оказались шпионы, но честные коммунисты вне подозрения. Такие люди, как я, или Наум Исаакович. Тонечка перековалась, порвала с заблуждениями…, – открыв дверь подъезда, Воронов прислушался. Наверху было тихо. Он, отчего-то, потрогал браунинг, во внутреннем кармане куртки. Петр застыл перед разбитой, кое-как заколоченной досками дверью.
Тони, покачиваясь, стояла над саквояжем. Девушка бросала вещи в сумку, не смотря, что складывает. За последние несколько дней она обегала всю Барселону, в поисках Виллема. Спрашивать о нем прямо в пресс-бюро было опасно. Республиканская милиция арестовала несколько видных поумовцев. Судя по всему, готовился большой процесс против, партии. Тони заставляла себя, каждое утро, подниматься с постели, вытирая распухшие от слез глаза.
Тони забросила работу. По ночам она плакала:
– Пусть он спасется, пожалуйста. Он знает мой адрес, в Лондоне. Он пошлет весточку…, – Тони приподнялась:
– Я приеду к дяде Виллему и тете Терезе, в Мон-Сен-Мартен. Это их внук, или внучка. Но как я докажу…, – Тони закусила пальцы, до боли:
– Никто не знал, что мы с Виллемом…, – она вытянулась, на узкой кровати:
– Я ничего не скажу. Никому, ни в Лондоне, ни в Бельгии. Пока я не найду Виллема, пока мы не помиримся. Объясню, что вышла замуж, в Испании, что мой муж погиб…, – она зарыдала, уткнувшись в подушку: «Пожалуйста, пожалуйста, только бы он был жив!».
Пока об аресте Виллема не сообщалось.
Хемингуэй, сидя в кафе с Тони, хмуро сказал:
