А там непременно что-то пойдёт не так. Это я тебе обещаю».
Люди, привлечённые шумом, со всего города бежали на храмовую площадь. Кое-где затевались драки с патрулями — добираясь до Старой Таймены, Лукас неоднократно переступал через трупы. Лавки и жилые дома поспешно закрывались — народ ещё слишком живо помнил недавние погромы. Люд на улицах ругался и толкался, несколько раз Лукасу приходилось прижиматься к стене, чтобы его не сшибли с ног. «О Единый, — подумал Лукас раскаянно, — и вся эта суматоха из-за меня одного». Впрочем, никто толком не знал, что случилось, но город превратился в клок разлохмаченной пакли, готовой вспыхнуть от любой искры. И он ведь вовсе ненарочно её высек. Нарочно он это сделает завтра.
Чем дольше Лукас думал, тем больше понимал, что у него нет другого выхода. Он не для того оставил Марвина в живых, не для того отдал ему Ив, не для того переломал всё, в чём был так радостно, так спокойно уверен , чтобы мальчишку теперь выследили и удавили. «Нет, — яростно думал Лукас, — нет, я сам сто раз мог тебя удавить, и если не я, так никто не вправе тебя уничтожить, мой маленький Балендорский Щенок. И если я так и не смог поймать тебя, то теперь я поймаю разом их всех — Дерека, магистрат, королевских ищеек, всю эту Ледорубову свору, которая сейчас идёт по моим и по твоим следам. По нашим следам, мой мальчик. Они не Птицеловы, нет, обычные псы. И мы вместе от них уйдём. После того, что я скажу в Священном Круге, они не посмеют тронуть тебя. Потому что Дерек прав, патрицианцы всегда предпочитают меньшее из двух зол».
Ноги месили грязь, дома вокруг были деревянными — он оказался в старой части города. У Лукаса здесь была одна нора, о которой не знал даже Дерек, — во всяком случае, Лукас на это очень надеялся. Знакомый костоправ, когда-то залечивший Лукасу разорванное лёгкое, теперь прозябал и держал грязную богадельню в трущобах. Он без лишних вопросов предоставил Лукасу свой погреб, кишевший крысами и блохами. Лукас всего раз или два пережидал здесь особо неприятные моменты своей жизни, и не уставал поражаться, как это человек, живущий в таком гадюшнике, умудрялся не просто быть лекарем, но и изредка спасать чью-то жизнь. Он даже спросил об этом старого приятеля, и тот, как обычно, загоготал, показав два ряда гнилых зубов, и ответил, что никакой он, к бесу, не лекарь, просто Единый порой водит его грязными кривыми руками. Лукас был вынужден признать, что никогда не смотрел на дело с такой стороны.
Он подстелил плащ на старые мешки и уснул сидя. Несколько раз просыпался с полной уверенностью, что надо немедленно мчаться в Мекмиллен и предупредить Марвина, но мгновенно понимал, что времени на это нет, и снова засыпал со спокойствием обречённого. Ему снилась Ив и сын, которого у них никогда не было, и во сне у этого сына были глаза девушки, которую он знал под именем Рысь, а Ив обволакивал запах свежего кофе. Когда Лукас проснулся, его лицо было мокрым. Он решил, что это пот, и тщательно отёр его, а потом снова уснул.
Хозяин разбудил его следующим утром и с восторгом принял кошелёк в уплату за ночлег. Лукас хлопнул его по плечу и пожелал дальнейшей удачи в исполнении воли Единого, а потом отправился к Священному Кругу.
День был просто изумителен, город кипел от восторга и предвкушения, и кровь на плитах мостовой ничуть не омрачала этой радости — скорее, придавала ей оттенок буйного, свирепого веселья. Лукас искренне пожалел, что Марвина здесь нет — такая атмосфера ему наверняка пришлась бы по душе. Женщины деловито развешивали на ставнях побеги молодых ветвей и разноцветные ленты, мужчины песнями славили Единого и короля, и многие из них потрясали топорами в знак весомости своих слов. Вчерашнее волнение было быстро подавлено и только укрепило всех в уверенности, что ныне свершится нечто великое. Патрулей стало ещё больше, но и их люди встречали восхвалениями Единого, и рыцари отвечали им тем же. Город чувствовал, что вступает в новый день, и приветствовал его, без малейших сомнений проносясь над телами погибших вчера. Недовольство мешалось с предвкушением, недоверие — с надеждой.
«Господи, — подумал Лукас, — какую никчемную жизнь я прожил».
У входа в амфитеатр Священного Круга ему пришлось задержаться. Он не мог использовать свой пропуск — его сразу бы схватили. Поэтому пришлось оглушить одного из горожан, топтавшегося поближе к тёмному переулку. Во всеобщей суматохе и толчее этого никто не заметил, а если и так, то не удивился — подобное сегодня случалось повсюду. Каждому хотелось полюбоваться на королеву-регентшу и нового короля, услышать, как узаконят их права, и в высших кругах Хандл-Тера снова воцарится справедливость — а коль она есть там, наверху, так, может, и до нас когда дойдёт? Об этом говорили все, и Лукас внезапно понял, чего собирается их лишить, но не ощутил угрызений совести. С чего бы? Он ведь и прежде никогда их не ощущал.
Амфитеатр был забит до отказа, несмотря на то, что по меньшей мере сотня патрицианцев следила за входами и выходами, строжайше проверяя пропуска и отнимая любое оружие, которое пытались пронести зрители. Повторения вчерашней сцены у храма Первопрестола можно было не опасаться — страх народа перед Священным Кругом был столь же силён, как и благоговение, гнавшее сюда всю эту дикую толпу в тёплый весенний день. Лукас безропотно отдал обыскавшему его стражнику меч и кинжал и занял место в средних рядах, хотя ему и пришлось по дороге свернуть несколько шей. Впрочем, будь народ внутри настроен так же, как снаружи, ему бы и это не удалось. Но вблизи Круга люди значительно присмирели, и всего за четверть часа Лукас протолкался наконец на место, с которого всё было видно как на ладони.
Священный Круг, до блеска отполированный и сиявший под открытым небом, пустовал. Солнечные лучи ярко сверкали на поверхности святой воды. К Кругу вело четыре дорожки, высыпанные белым гравием, и в конце одной из них высилась арка, увитая плющом — символом дома Артенитов. Через эту арку войдёт королева, держа на руках своего венценосного племянника. Первые ряды амфитеатра, предназначенные для членов магистрата и представителей обоих Советов, пока были пусты, но вскоре тоже начали заполняться людьми, неторопливо и чопорно рассаживающимися по своим местам. Только королевская ложа пустовала, но её тоже увили плющом, и народ воспринял это как добрый знак. Среди патрицианцев Лукас увидел Дерека, хотя и не сразу его узнал — он выглядел таким же умиротворённо-бесстрастным, как и его братья по ордену, и походил на каждого из них, будто близнец.
С появлением знати гул в верхних рядах понемногу стихал, напряжение нарастало, и, когда солнце достигло зенита, толпу охватило почти полное молчание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
