– Вот вы просите меня рассказать о Королеве, – говорил мне Василий Иванович. – Но я могу вспомнить его только на стартовой площадке, в МИКе, в штабном вагоне на совещаниях Госкомиссии. Я не помню его нигде, кроме работы. Он не ездил на рыбалку, не играл в карты, не приходил на вечеринки. Очень редко нам привозили кино. Вот в кино он иногда ходил. Помню, ему нравилась кинокомедия «Первая перчатка». Но я потому и запомнил этот фильм, что кино было большой редкостью. Еще, правда, помню, привезли французский фильм «Фанфан-Тюльпан».
Когда Жерар Филипп опрокидывал там в стог сена девчонку, генерал Пырский кричал солдату-киномеханику:
– Останови!
А солдатик тоненьким таким голоском ему в ответ:
– Не могу, товарищ генерал, пленка загорится...
Все очень смеялись...
Самыми любимыми были три фильма: французская комедия «Скандал в Клошмерле», «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли и «Возраст любви» с Лолитой Торрес. Королеву нравилась аргентинка. Глушко морщился:
– Вы все ничего не понимаете. Это драная кошка. Вот Вивьен Ли – это женщина!
Кино стало маленькой отдушиной в их убогой, голодной жизни, переполненной изнурительной многодневной, многонедельной, многомесячной работой. Не надо забывать, что Королев принадлежал к высшим представителям полигонной «элиты», и условия его жизни демонстрируют вершины местного комфорта. Трудно даже представить себе, каково же приходилось солдатам, младшим офицерам, рядовым инженерам из НИИ-88 и смежных организаций. Ветеран Кап.Яра бывший начальник электроогневого отделения стартовой батареи, т.е. тот самый человек, который ракету «подпаливал», позднее подполковник-инженер Александр Александрович Лапин писал мне: «Когда я первый раз отказался от соленой воды и хотел потерпеть до привоза пресной, один мой знакомый, бывший фронтовик, сказал: „Значит, ты никогда не пил коровьей мочи...“ Жара около пятидесяти градусов, около сорока – в тени. Но на стартовой площадке в тень не спрячешься, надо работать. Площадка бетонная, оборудование и ракеты – металлические. Стоишь возле ракеты, а пот течет со всего тела прямо в сапоги. Это уж потом будут специальные береты, костюмы, рубашки „апаш“. А тогда – гимнастерки и кители под ремень и портупею, фуражка. Ботинок еще не было. Гимнастерки выгорали, гнили от пота, особенно на плечах и под ремнями. Отрезали полосы снизу, латали верх... Автомашину с водой мы замечали километров за восемь-десять: степной мираж – дорога как бы поднималась у горизонта, и машина с водой „летела“ по воздуху! Мы узнавали ее по силуэту, как распознают самолеты... Жили в палатках. До них нельзя было дотронуться рукой. До сих пор удивляюсь, как они не возгорались. А внутри – настоящая баня, духота. Уснуть удавалось только под утро и то после того, как натянешь мокрую простынку на обе спинки кровати. Получалось что-то вроде миниатюрной палатки с влажным микроклиматом. В поселок ездили по субботам. В одной избе без перегородок и делений на комнаты жили 2-3 офицера, хозяин с хозяйкой и их дети. Два офицера на одной узкой кровати – явление очень частое. Даже генерал Тверецкий жил почти в тех же условиях со своей семьей».
Трудно сказать, когда им было легче: летом или зимой. Амундсен говорил, что человек ко всему может привыкнуть, но к холоду он привыкнуть не может, а Амундсен в этом кое-что понимал. Кап.Яровская стужа столь же жестока, как и Кап.Яровская жара. «На днях работали при – 32°, и выше – 20° на солнце температура не поднималась, – пишет Сергей Павлович Нине Ивановне. – При этом еще и ветерок. Должен сказать, что переносить такой „режим“ было для меня (да и для всех) довольно трудным делом. Я даже вспомнил свое пребывание на Чукотке – как ты знаешь, это довольно грустные воспоминания136. Нормально же у нас -12°? -15° и немного снега, а ветры – все время».
Королев мог прийти на стартовую позицию, а мог и не приходить. Даже если пришел, мог уйти, когда захотел. А каково стартовой команде? От сырости и холода шинели превращались в ледяные доспехи. «Приходим поздно вечером в жилую комнату, – пишет Лапин, – и изощряемся: кто лучше поставит свою шинель. Правдоподобнее всех получалось у зам. комбата по технической части капитана Трофимова Ивана Михайловича, человека с юмором и фантазией».
Бураны заносили снегом аппарели с оборудованием так, что невозможно было отыскать агрегаты. Находили какой-то один и, ориентируясь на него, откапывали другие. Пурга тут же все снова покрывала глубоким снегом.
И все-таки Лапин считает, что не им, а как раз начальству в те годы было труднее. «Королев и Неделин вместе с другими генералами и конструкторами отдельных систем находились непосредственно на стартовой площадке, терпели жару, пыльные степные ветры, безводье наряду со всеми, – пишет Александр Александрович. – Но нам было легче. Мы были молоды и лучше переносили тяготы климатических условий. А на них дополнительно лежал огромный груз ответственности. Мы часто слышали их озабоченные разговоры. Уж поверьте, разговор высокого начальства от рядового работника не ускользает... Да что говорить! Мы были единым коллективом при всей разнице в званиях и положении, при всей строгости соблюдения субординации. Трудное было время. Но тем оно и дорого для нас...»
Из очень большого и откровенного письма Лапина врезалась в сознание строчка: «Одна маленькая деталь: мы отдавали Сергею Павловичу воинскую честь. Мы считали его самым главным генералом в ракетном деле».
Летом 1949 года «самый главный генерал в ракетном деле» был награжден137 медалью «В память 800-летия Москвы».
Как тут не вспомнить, например, другого генерала – Семена Михайловича Буденного, получившего третью Золотую Звезду Героя (!) Советского Союза только за то, что сумел прожить 85 лет, что было, надо полагать, не столь уж и трудно, поскольку большую часть этого времени провел он в зимнем тепле и летней прохладе довольно безответственного времяпрепровождения, питаясь разносолами, о существовании которых даже не подозревали на полигоне Капустин Яр.
С.П.Королев с женой Ниной Ивановной
Наташа Королева.
Апрель 1958 г.
Группа ракетчиков на полигоне. Предположительно 1947-1948 гг.
Со слов Пилюгина слева направо: И.Л.Гинзбург, Б.Е.Черток, Н.А.Пилюгин, Л.А.Воскресенский, Н.Н. Смирницкий, Я.И.Трегуб
47
Делали одно,
А получалось
Неизменно что-нибудь другое,
Но и этим дело не кончалось...
Леонид Мартынов
Королев приехал со старта поздно ночью. Впрочем, правильнее было бы написать – очень рано утром, но в октябре светает поздно, еще стояла глухая темень, черная и тяжелая, как намокший колымский бушлат. Лицо его было красным от холодного ветра и мокрым от дождя. Нашел щепку и долго срезал с сапог желтую липкую грязь. Лампочки в вагоне горели в полнакала. «Не забыть завтра устроить нагоняй лейтенанту Полякову, начальнику электростанции. Нормальный свет должен быть круглосуточно». Помыл сапоги и поставил подсушить рядом с горячей трубой. В теплых домашних тапочках сразу почувствовал себя свободным и усталым. Ни одного огонька не светилось за окном, и трудно было поверить, что такая ночь когда-нибудь может кончиться. Но она кончится и, увы, скоро. Ложиться нет смысла: часа через три за ним зайдет Мишин, и они поедут на старт. На секунду вспомнил, что не ел целый день, но на кухне сейчас никого нет и нечего об этом думать. Достал листок бумаги и сел писать Нине письмо.
«Моя родная, любимая девочка, – писал Сергей Павлович, – не знаю, как даже определить наше теперешнее состояние и положение: почти все окончено и, если бы все шло гладко, то мы уже были бы дома. Но судьба над нами подсмеивается и дает нам новые уроки жизненного опыта (кстати сказать, очень справедливые!)...»
Письмо большое. Пишет, что соскучился, что думает о ней и ждет писем, что встреча уже близка. А потом вдруг как бы совсем не из письма мужа к жене неожиданное, но, очевидно, переполнявшее его, волновавшее:
«Оглядываясь назад сейчас, можно только с некоторым удивлением остановиться перед размерами и содержанием совершенного.
Однако, как и всегда, жизнь наша и, как ты знаешь, моя особенно, не может строиться на минувшем. Новые задачи впереди, грандиозные и увлекательные, как сама фантазия. Много новых планов и надежд – хватило бы только сил и лет жизни, чтобы их воплотить во славу нашей великой Родины».
Дождь барабанил по крыше вагона неровно, набегал волнами, сам себя перебивая, а ветер был так силен, что капли в окне, мелко дрожа, бежали в разные стороны, как на ветровом стекле автомобиля...
Письмо это Сергей Павлович писал накануне последнего пуска второй серии «единичек». В те же холодные сырые дни начинал он испытания первых Р-2Э – экспериментальных «двоек». Это была уже не копия машины Брауна, а первая баллистическая ракета Королева. Дело не только в несущем баке. Критически пересмотрены применяемые до этого материалы. Везде, где возможно, сталь заменили алюминиевыми сплавами. Незаправленная топливом машина оказалась всего на 350 килограммов тяжелее «единички», но вдвое превосходила ее по дальности. Глушко удалось снизить вес двигателя на пятнадцать килограммов, при этом повысив тягу на семь тонн. Результаты чрезвычайно обнадеживающие! Именно тогда пишет Королев в письме к Нине Ивановне эту фразу, ставшую почти хрестоматийной, звучавшую с киноэкранов и цитируемую всеми его биографами. Фраза действительно интересная не по смыслу, в ней заключенному, а по форме выражения, по тому пафосу, который отражает невероятно боевой, наступательный дух Королева того времени. Это не просто красивые слова, которые просятся на кумач, – у него действительно «много новых планов и надежд». В 1949 году под руководством Королева выполняется большая комплексная работа – «Исследование условий работы РДД138, их агрегатов и аппаратуры в полете», в которой суммируется уже приобретенный опыт для дальнейшего движения вперед.
