Конечно, с этими и другими доводами того же рода можно было поспорить. Но точная физическая идентификация личности, вновь введенная в обиход, сделала «Маскарад» почти неосуществимым. В сложившихся условиях мирный, добропорядочный гражданин мог только приветствовать идентификацию личности, хотя горой встал бы за невмешательство в свою частную жизнь, а потому мы решили не противиться — это вызвало бы подозрения, привлекло бы к нам внимание и лишило смысла всю идею «Маскарада». Мы были вынуждены подчиниться идентификации личности.
Ко времени Совета 2125 года, то есть одиннадцать лет назад, осуществлять изменение личности для все увеличивающегося числа наших собратьев, чья внешность не соответствовала официальному возрасту, стало почти невозможно. Тогда мы решили, ради эксперимента, позволить добровольцам, число которых не превышало одной десятой от общей численности Семей, раскрыться, чтобы выяснить реакцию общества прежде, чем сообщать людям о существовании Семей. К сожалению, результаты оказались далеки от ожидаемых.
Джастин Фут умолк. Несколько мгновений в зале стояла мертвая тишина, затем ее нарушил коренастый человек, сидевший в середине зала. На висках его проступала легкая седина, что для присутствующих было делом необычным, а лицо покрывал загар, характерный для тех, кто работает в космосе. Мэри Сперлинг еще раньше заметила этого человека и гадала, кем бы он мог быть: ее заинтересовало это открытое, живое лицо и громкий смех, впрочем, любой член Семей имел право присутствовать на Совете, и потому Мэри не слишком утруждала себя размышлениями.
— Выкладывай, братец. Что там у тебя дальше?
— Итоги подведет наш главный психометрист, — ответил Фут. — Я же — лишь ввел присутствующих в курс дела.
— Бож-же пра… — изумленно воскликнул седой незнакомец, — так ты, браток, стало быть, хочешь сказать, что у тебя для нас ничего, кроме всем известных вещей, нет?!
— Мое выступление было лишь базовым. И зовут меня Джастин Фут, а вовсе не «браток».
Тут вмешалась Мэри Сперлинг:
— Брат, — сказала она незнакомцу, — раз уж ты обращаешься к Семьям, может быть, ты представишься? Я тебя, к сожалению, не знаю.
— Извини, сестра. Лазарь Лонг, говорю от своего имени.
Мэри покачала головой.
— И все же я никак не могу припомнить…
— Еще раз извиняюсь, это мое имя для «Маскарада», я принял его во времена первого из Пророков. Очень уж оно забавное. Я из семьи Смитов, а зовут меня Вудро Вильсон. Вудро Вильсон Смит[94].
— Вудро Вильсон… Да сколько же тебе лет?!
— Э-э… Я уж давно со счета сбился. Сто… Нет, двести… Да, верно. Двести тринадцать.
Воцарилась тишина. Мэри тихо спросила:
— Ты слышал, как я спрашивала, есть ли в зале кто-нибудь старше меня?
— Слышал, как же. Да черт с ним, сестренка, ты и сама неплохо управляешься. К тому же я уже лет сто, как на Совете не был, ну и подумал: а вдруг, к примеру, процедура поменялась.
— Прошу, займи свое место.
Мэри покинула кафедру.
— Да не надо! — запротестовал он, однако Мэри, не обращая на протесты внимания, прошла в зал и села. Лазарь, оглядев зал, пожал плечами и поднялся на помост. Усевшись на уголок председательского стола, он сказал:
— Ну что ж, давайте продолжать. Кто там следующий?
Ральф Шульц из Семьи Шульцев больше походил на банкира, нежели на психометриста. Он не был ни застенчивым, ни робким и говорил ровным, уверенным голосом, что придавало его словам дополнительный вес.
— Я был одним из тех, кто предлагал покончить с «Маскарадом». И был неправ. Я верил: большинство наших сограждан, воспитанных современными методами, смогут все что угодно воспринять спокойно. Без лишних эмоций. Я предполагал: кучка не совсем здоровых в психическом отношении людей будет негодовать, а возможно, и возненавидит нас. Я даже предсказывал, что многие станут завидовать нам: всякий, кто радуется жизни, хочет, чтоб она продолжалась как можно дольше. Однако я не предполагал, что неприятности могут достигнуть таких масштабов! Я считал, что современное общество покончило с расовыми предрассудками, а те, кто еще придерживается их, постесняются заявить об этом вслух. Я верил, общество стало достаточно терпимым, чтоб можно было открыться недолговечным и жить с ними в мире. И я ошибался.
Негры ненавидели белых и завидовали им, пока те имели перед ними преимущество цвета кожи. Здоровая, нормальная реакция! Когда же дискриминации не стало, проблема себя изжила и произошла культурная ассимиляция. Теперь часть людей точно так же завидует нам, долгожителям. Мы полагали, их реакция не возымеет серьезного общественного значения, ведь большинству людей будет ясно, что причина нашего долголетия в наших генах, а это не наша вина, так уж нам повезло с предками. На самом же деле мы принимали желаемое за действительное, и теперь уже не может быть никаких сомнений, что правильное толкование данных математического анализа привело бы нас к совершенно противоположному ответу и выявило бы неуместность использованных аналогий. Я не оправдываюсь — какие уж тут оправдания… Наши чаяния вскружили нам головы. Короче говоря, произошло вот что: мы продемонстрировали нашим недолговечным братьям воплощение величайшей человеческой мечты, а затем сказали, что им такого не видать, как своих ушей. Они встали перед неразрешимой дилеммой. И теперь просто отказываются верить фактам. Они отвергают то, что мы рассказали им, а их зависть перешла в ненависть. Подсознательно они убеждены, что мы злонамеренно лишаем их законного права на долгую жизнь. Ненависть к нам, непрестанно усиливаясь, превратилась в мощный поток, угрожающий благосостоянию и самой жизни тех наших братьев, кто раскрылся для общества. Потенциально поток ее опасен и для остальных членов Семей. Опасность, которая нависла над нами, весьма велика.
Разом замолчав, он сел.
Слушатели сохраняли спокойствие — с годами невозмутимость вошла у них в привычку. Поднялась одна из женщин:
— Ева Барстоу, от Семьи Купер. Ральф Шульц, мне сто девятнадцать лет. По-моему, ты младше. У меня нет ни математических способностей, ни знания человеческой психологии, однако на своем веку я встречалась со множеством людей. Человек по сути благожелателен, он чуток и добр. Конечно, у него имеются некоторые недостатки, но дайте ему хоть маленький просвет впереди, и все в порядке! Я не могу, никак не могу поверить, что кто-то может возненавидеть меня и даже убить только за то, что я живу дольше! Что ты скажешь на это? Ведь раз ты уже ошибся — может, и тут тоже?
Шульц спокойно смотрел на нее, разглаживая складку на килте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
