Пора; я сошел с дороги и, расставив для равновесия руки, съехал на пятках вниз короткой тропинкой, резко спускавшейся, а потом взбирающейся на той стороне оврага меж дубов с влажными подножиями – корни сту—пеньками вспухали из земли. Здесь мертвая листва уже срослась в сплошной ковер, я чуял усталость и близкий, заработанный покой: вот идет человек, давно работаю—щий в ночь, ступает по ненастоящему утру, здесь он слу—чаен, его ждет постель, его день заканчивается, когда по—является солнце.
Не выдержал и обернулся – нет никого? Нет. Да и не может быть, знаю. Но ждал. Человеку, позвоночному суще—ству, трудно не верить в то, что его никто не видит, что никто за ним каждое мгновение матерински не следит, что он никому не нужен и никому его не жалко. Я увидел впе—реди реку, там фонари изгибались, отвернувшись от воды, выпустив из разбитых снайперами глаз патроны на желтых жилах; ближними к воде оказались сухие липы с перело—манными в локтях ветками, висящими на одних лоскутах коры. Еще сюда, к воде, из леса добралась только крапива, в ней торчала рогатая ветка, воткнутая рыбаками.
Я не мог себя сдержать и все оборачивался на тот угол, в той край, где из леса выбегала тропинка и вела ко мне коротким путем, – все не мог поверить, что – никого, а когда все-таки смог, все равно казалось: это сейчас никого, просто опоздали, придут, когда поздно, погорю—ют, попеняют еще себе.
Вода расстилалась ровно, выглаженно, непрозрачно, как небо, только слева и справа не умея растянуть рябь, покачивала пару листков, галочье перо и раздавленную в гневную смятку белую сигаретную пачку.
По той стороне ртутно-бесшумно катили машины. Сухой листок карябающим пустым коготком царапал каменные плиты, меж которых пушилась трава. На будке кассира виднелись опущенные железные жалюзи, дверцу охранял замок, причал, разукрашенный кляксами точных птичьих попаданий, оградили турникетом. Моя страна с плакатами «Купаться запрещено» над помоечными лу—жами.
За опорами моста виднелась баржа, вдоль реки шла женщина, что-то несла, словно лоток на груди, ручная торговля, но подошла поближе, и оказалось – несла ребенка в какой-то попоне, закрепленной на шее, безво—лосая голова спящего младенца высоко выступала из тря—пья. По фанатичному, высохшему лицу и прыгающей походке матери легко угадывалась фанатка закаливания, рожавшая дома в ванной. Мы хотели бы уходить туда толь—ко затем, что, может быть, там смогут окликнуть… чтобы… материнские руки, и впереди расстилается лето, и никог—да не кончается июнь.
Я вздрогнул – так неожиданно увидел корабль. Он оказался уже на середине реки, его приближение спрята—ли автомобильные завывания на мосту – корабль при—ближался, целясь словно мимо причала, на корме бол—тался неразличимый застиранный флаг, вяло, как огонь, еще не решивший, стоит ли ему разгораться.
Корабль плыл ровно, не нарушая дыхания реки, сделав—шись ее частью, только впереди ровно и серо бурлила вода цвета грязного снега. В пустых иллюминаторах, окнах я не видел людей – корабль плыл словно сам по себе. Пройдя причал, он вдруг резко повернул, остановился и, сильно качнувшись, начал сдавать назад, на корме появилась чело—веческая фигура с петлей, канатом в руке, так незыблемо, словно была там и раньше и я ее просто не видел.
1997–2008
